Вот уж подлинно, кулебяка, подумалось Сумароку.
— Тебя, рыжий, как сказывал, под батарейку оставлю, уж на той тяге разгуляюсь! А прочим — смерть. Пользы от вас только землю кормить…
Обернулся мастеровой, недоброе зачуяв, неладное угадав по взглядам, да поздно. Успел только синь-порох наставить, пальцами сжал — фыркнуло в ответ, обдало лицо да шею розмысла огнем горячим.
Обхватили тут его руки белые, уста визг заглушили… Выгнулся да упал столб обратно в чашу, только плеснуло.
— Ох, — Амуланга, не робкого нраву, и то за плечо схватила чарушу.
А вода в лукошках ровно вскипела вся, сделалась синей, точно лед весенний, по неводам побежало-побежало, вздрогнула земля… Послышался далеко гул, рев восторженный.
Переглотнула Амуланга, так молвила:
— Вот и представление…. Потеха огневая на тяге хваленой. Как обещал — так и исполнил. Не хуже, чем в “Мари-Яне-красавице да Горь-кровяннице” сложилось…
Помолчала и со вздохом заключила:
— А синь-порох, выходит, дорабатывать надо.
Постучался Сумарок наперед.
— Отворено, — молвил слабый голос.
Сумарок дверь толкнул, вступил в горенку дома гостиного.
Пахло травой запаренной да теплом.
Красноперка улыбнулась ему бледно: на постели сидела, в одной рубашке. Подле застыл Слуда, за руку держал, да так смотрел на хозяйку свою, что чаруша глаза отвел.
— Ты прости, что я такая, разобранная, — с тихим смехом молвила Красноперка. — Лекарка сказывала, еще с недельку мне валяться, но, думаю, дня через два уже встану. Вот и Слуда мне помощник.
Взглянула на парня, улыбнулась светло.
— Сделай милость, дай мне с Сумароком наедине потолковать.
— Долго не продержу, не утомлю, — пообещал Слуде чаруша.
Тот поклонился, вышел. Сумарок проводил его взглядом: от хромоты ни следа не осталось.
Вздохнула Красноперка, на подушки откинулась. Бледна еще была, что первый снег. Волосы и те, кажется, поблекли.
— Никогда такую слабость не ведала, не чуяла, — поморщилась девушка. — Спать все время тянет, до нужника дойти уже за подвиг. Мальханка вон снадобья оставила… Горькие — страсть!
— Рад, что жива ты осталась, Красноперка. Поправишься, благо, есть теперь о тебе попечитель заботный.
— То правда, — смущенно улыбнулась Красноперка, глазами вскинула. — Я тут думала… Много думала… Всю жизнь гналась-гналась, скакала-скакала, а чудом не померла. Что нажила? С чем осталась?
Вздохнула, отвернулась к стене. Помолчала и наново заговорила.
— За девчоночкой-от я присмотрю, пусть твое сердце не тревожится. Ты ведь за нее хотел просить?
Сумарок молча голову нагнул.
— Знаю тебя. — Слабо улыбнулась Красноперка. — Думала я и раньше большой дом собрать, под сирот-бродяжек, чтобы мастерству их обучить, чтобы к труду честному приохотить, да чтобы в тепле были, в сытости, в призоре… Много ли радости скитаться, что пес подзаборный?
— Доброе дело затеяла, — поддержал Сумарок.
— Все откладывала да откладывала, какой мне припен с этого доброго дела, думала? А тут, кажется, и пора бы. Слуда сказывал, ты меня откачал?
Сумарок плечами повел:
— Вместе с ним бились, он первый тебя на руках из лукошка вынес.
— Благодарю, Сумарок, что в стороне не остался. От слов своих не отказчица: надумаешь дом брать, так вот она я, на какой покажешь, тот твой.
Поклонился Сумарок, за доброту благодаря.
Красноперка губу закусила, молвила горько:
— Знаю, что подарка ты такого от меня в жизни не примешь, упрям больно. Но так и я упертая. Дай только повод, тогда уж не отвертишься!
Улыбнулись друг другу, обнялись на прощание.
За дверью Слуда поджидал, тихо с Олешкой беседовал. Девочка ему вверилась, ласкалась, как к брату. Махнул им Сумарок, да пошел вниз по лестнице — пора было и к ужину торопиться.
А как вернулся в их с Амулангой горенку, как дверь распахнул — ахнул от радости.
— Варда!
Старший кнут навстречу шагнул, обнял приветно, по спине погладил.
— Вот так встреча!
— Задержался в пути, Амуланга мне уж насказала, что у вас тут содеялось. Завтра же возьмусь те ходы смотреть, лукошки под печать, чтобы не случилось больше лиха…
Амуланга, непривычно смирная да румяная, с волосами влажными, на стол собирала, как добрая хозяюшка. Синяка на щеке будто и не бывало.
Позвала.
— Кончай лизаться! Садись, пока горячее.
— Сама стряпала?
— Не бойся, у хозяев доняла, — фыркнула мастерица.
Затихла, когда Варда ласково по плечам провел. Потерлась о ладонь кнута, точно кошка.
Сумарок голову к чашке опустил: на чужую любовь глядеть всегда смущался, как и свою на люди выставлять. Непривычен был к ласке семейной, а тут кольнуло так, что дыхание перехватило. Ровно домой пришел, подумалось. Амуланга по возрасту матерью могла быть ему, а Варда — тот всегда ровно отец наставлял-вразумлял, утешал да советовал…
Зажмурился, щеку укусил, чтобы с лицом совладать.
— Чего ты?
— Или невкусно? Так я пойду, на голову стряпухе вывалю…
— Нет, что ты, что ты! Очень вкусно. Так… мысли глупые.
— Ну тогда ничего нового, как обычно.
Сумарок, чтобы сердце успокоить, так заговорил:
— Мне вот что непонятно осталось: кто же стучал-настукивал, кто вестил? Не Олешка, не Красноперка…
— Как стучали хоть? — спросил Варда.
Сумарок прикрыл глаза и отбил ногтями: три быстрых, три долгих.
Варда удивленно головой вскинул.
— Не путаешь ли?
— Еще бы мне путать,если этот стук меня всюду преследовал. Уж думал, головой повредился.
— Сигнал то бедствия, — медленно, вдумчиво произнес Варда.
Опустил подбородок на переплетенные пальцы, прикрыл глаза.
— Отчего же я его слышал, а прочие — нет? Кто же сигнал тот мне настукивал? — пытал Сумарок кнута.
— Так сразу не отвечу, Сумарок, — откликнулся Варда. — Задачка со звездочкой. Сам не ведаю.
Сумарок искоса на браслет поглядел. Хотел и на его предмет полюбопытничать, но сдержался.
Не дело закидывать приятеля загадками, будь он трижды тебя умнее, а думать да решать за тебя все одно не должен.
За беседой быстро время пролетело. После ужина Сумарок поднялся, засобирался.
— Ты куда это на ночь глядя? — справилась Амуланга.
— Вниз сойду, там нынче скрипочку играют, послушать охота.
Прищурилась Амуланга, быстро поглядела на Варду, поняла, смутилась на миг, вспыхнула благодарностью, потупилась.
— Что же, раз так решил, то дело твое, долго не гуляй, всего хорошего, — напутствовала, до двери провожая.
Внизу в самом деле на скрипке играли: худенький мальчонка, сам что смычок льняной. Нежно скрипка звучала, светло, тепло да печально; ровно песнь журавлиная прощальная. Инда компании веселые поутихли, заслушались, головы удалые склонив. Сумарок постоял немного, оставил малую денежку, во двор выбрался.
Вдохнул воздух чистый, первым морозцем прокаленный.
За ухом пса потрепал, угостил косточками, что со стола припас.
Прислушался: скрипка плакала, лаяла в чужом дворе собака, нестройно пели на другой улице. Стука не было.
Оглядевшись, белкой забрался по столбу на крышу навеса, с него сиганул на маковку стога: утром хозяин воз пригнал, да покамест не разобрал.
Там устроился на спине, под голову куртку сунул.
Низкие, крупные звезды висели, точно яблоки зимние; которые цветастые-мохнатые, которые бледные да строгие; вот тень проползла — Качели Высоты отметились.
Ни кола ни двора, вспомнились Сумароку слова Красноперки.
— Ну, кол-то у меня, положим, есть, — сказал шепотом и сам себе посмеялся.
Вытянул руку, ловя браслетом звездные лучи.
Провел пальцами по гладким пластинам, задумался и еле слышно проговорил:
— А двор… Можно попробовать.
Зимний жемчуг