Я наблюдала, как меняется менталитет граждан необъятной Сирианской империи: обитателей Планеты-Матери и колоний. На каждой планете бытовали собственные воззрения и идеи, которые отстаивались с пеной у рта, часто весьма агрессивно. Каждая из них воспринимала новые факты и идеи в разном темпе. Я не сразу поняла, что именно стало делом всей моей жизни, — долгосрочная цель Канопуса состояла в том, чтобы добиться изменений в Сирианской империи, а я была орудием в его руках. Я сделала все возможное, чтобы подробно описать медленное, трудное осознание происходящего, — ведь чтобы увидеть результаты, важно глубоко и всесторонне осмыслить процесс. И это относится даже к таким умелым и опытным администраторам, как члены Большой Пятерки.
В те дни я по большей части сидела дома и размышляла. Я давно не проводила время подобным образом, ибо привыкла все время спешить, кочуя с одной планеты на другую. Но необычным было не только то, что я сижу дома. Не помню, пребывала ли я когда-нибудь в подобном настроении.
Члены Большой Пятерки то и дело заходили навестить меня. Они являлись по одному, чуть ли не украдкой, и извиняющееся выражение их лиц говорило о том, что коллегам непонятны мотивы моих действий. Надо сказать, что мне часто приходилось видеть, как подобное чувство вины оборачивалось раздражением, а то и кое-чем похуже…
Мы редко наносили друг другу визиты такого рода. Наши официальные заседания были формальностью, призванной успокоить общественность. Людям было необходимо видеть, как мы работаем, собираясь в зале заседаний. Каждый из нас знал, о чем думают другие и о чем они могут подумать… Вместе мы были чем-то вроде коллективного разума… Отчасти неловкость моих гостей объяснялась тем, что цели их появления были туманны… Они словно приходили выведывать какие-то тайны, но не знали, какие именно.
Все они держались вызывающе и в то же время смущенно и с порога принимались сочувственно расспрашивать о моем здоровье. Я заверяла их, что оно в полном порядке. Это повторялось снова и снова. Мы говорили о том, что Сириус охвачен волнениями и что на смену убеждениям, которых мы придерживались тысячи лет, приходят новые. Было трудно предсказать, чем станет наша империя, когда этот переворот завершится, — а как всегда в периоды волнений и беспорядков, казалось невозможно поверить, что эта бурная эпоха когда-нибудь закончится.
Затем разговор переключался на Роанду.
— В период преобразований на планете парадоксы, конфликты, аномалии становятся особенно заметными. Как ты считаешь, Амбиен, что здесь самое главное? Самое важное в схеме социальных преобразований?
— У меня нет надлежащей подготовки, чтобы обсуждать такие радикальные перемены. — Я сознавала, что эти слова будут восприняты как вызов, и все же произносила их, глядя на собеседника в упор, и тому оставалось лишь смириться с этим.
— Что же касается парадоксов, — продолжала я, — надо сказать, что Роанда разработала весьма совершенные технологии коммуникации, которые позволяют людям в самых глухих уголках быть в курсе происходящего на планете. В этой индустрии заняты миллионы. Днем и ночью на каждого обитателя Роанды обрушивается мощный поток информации — она преобразуется в зрительные и звуковые образы и воздействует на него иными путями, о которых он и не подозревает. Так называемый «поток новостей». И все же нигде и никогда не существовало такой пропасти между тем, что становится известным, и тем, что происходит на самом деле.
— Но, Амбиен, разве подобное в той или иной мере не происходит повсюду?
— Согласна. Если сказать сирианину, что государственная власть в империи — это диктатура Большой Пятерки, он рассмеется или посчитает тебя сумасшедшим.
— Я не об этом, Амбиен. И мне не нравится то, что ты говоришь. Если мы — диктаторы, скажи, где и когда существовали правители, которые так же болели душой за свой народ, относились к нему с таким же состраданием, так же пеклись о всеобщем благе… Ты жаждешь перемен, и я кажусь тебе смешным и нелепым — все мы понимаем, что единомыслие членов Большой Пятерки осталось в прошлом. Теперь ты держишься особняком… Но я говорю не о конкретной проблеме. Я говорю о том, что представления простого человека всегда отстают от фактов.
— На это можно смотреть по-разному. Не думаю, что здесь уместны обобщения. Это слишком тонкий вопрос. Попробую сформулировать свою мысль иначе. Если представления людей неизменно отстают от реальных событий, это опасно для власти. Ведь сознание, индивидуальное или коллективное, можно рассматривать как машину. Машину, в которую поступает информация. Если она поступает слишком быстро, это вызывает заторы и помехи в ее работе, что порождает вспышки гнева — бунты, мятежи, акты гражданского неповиновения.
— Которые мы наблюдаем сейчас по всей империи. Так прокладывают себе путь новые идеи.
— Но многие из этих идей пока неизвестны никому. Впрочем, ты не желаешь обсуждать частности. И все же я считаю, что мы — ты — совершаешь ошибку. Наш долг — обсудить то, что происходит в Сирианской империи. И то, что происходит с нами. Мы должны решить, как сказать нашему народу: Сирианской империей, всеми вами, управляет олигархия, Большая Пятерка, хотя до сих пор вам говорили совсем другое… Но если угодно, вернемся к Роанде. Я обнаружила одну универсальную закономерность. В любой ситуации есть важнейший фактор, который очень часто остается незамеченным. Мы всегда склонны притягивать объяснение за уши, предпочитая сложное простому, даже если причина находится у нас под носом. Понаблюдав за мыслительными процессами на Роанде, я пришла к выводу, что ее обитатели не понимают очевидный факт. Каждый человек считает себя яркой индивидуальностью, уникумом, даже не подозревая, что он — всего лишь крохотная песчинка, которая может существовать лишь как часть единого целого.
— И эта мысль кажется тебе новой, Амбиен? Тебе, члену Большой Пятерки?
Проигнорировав это замечание, я продолжала:
— Да, единого целого. Индивид не может мыслить независимо от общности, к которой он принадлежит… Погоди. Возьмем еще один пример из жизни Роанды. Представь себе огромное океанское судно, построенное по последнему слову техники. Оно сталкивается с глыбой льда и тонет, хотя его создатели твердили, что оно непотопляемо. Для расследования создают экспертную комиссию, в ее состав входят опытные специалисты, честные и неподкупные люди, которые пользуются всеобщим уважением. И эта комиссия публикует отчет, который оправдывает всех причастных к делу. Но несколько лет спустя тот же самый отчет поражает представителей нового поколения изобилием нелепостей и неувязок…
— И тебя занимают подобные пустяки?
— Мне кажется, что из этого незначительного эпизода можно извлечь важный урок, который имеет непосредственное отношение к теме нашего разговора. С момента составления отчета до его переоценки прошло совсем немного времени. Что же произошло за эти несколько лет?
— Изменилась точка зрения.
— Именно. Люди, которые прошли одинаковую подготовку и принадлежали к одному и тому же классу, собрались вместе, чтобы решить проблему. Все они были носителями группового сознания, и их отчет не мог быть иным, потому что все они рассуждали одинаково. Они не могли мыслить по-разному. Вот почему одно поколение уверяет, что видит белое, а следующее утверждает, что это белое на самом деле черное.
— Но ты, Амбиен, ты сама являешь собой безусловное подтверждение тому, что групповое сознание едва ли можно считать незыблемым!
— Да, но здесь вступает в действие другой механизм… То, что мы видим, это всего лишь механизмы, схемы, не более того… Что есть групповое сознание? Комплекс идей, составляющих единое целое, весьма обширен, ведь зачастую речь идет о целых народах. За мнение, которое спустя какой-нибудь десяток лет изменится на противоположное, воюют и погибают миллионы. При этом каждый отдельный человек остается частицей коллективного разума, и если он отважится мыслить иначе, то прослывет безумцем, окажется в изгнании или…