Другая задуманная им книга: «За фонарным столбом»
— оставалась пока его тайной. В ней Сириус намеревался изложить свою историю и жизненную философию. Эти труды остались неоконченными, второй был едва начат, но беспорядочные заметки к ним оказались весьма полезными для меня в написании это биографии. Они обнаруживают ум, сочетавший смешную наивность в одних областях с замечательной проницательностью в других, и, более того, разум, колебавшийся от тягостной, полной жалости к себе серьезности до юмористического и самокритического взгляда на себя со стороны.
Общий интерес льстил Сириусу. Результат оказался весьма нездоровым. Как и следовало ожидать, пес вообразил, что его миссия — просто быть собой и позволить человечеству почтительно изучать его уникальную личность. От смирения, раздавившего его при первом посещении библиотеки, он метнулся к самодовольству. Слухи о Сириусе распространялись, и все больше людей искали знакомства с ним. Томаса засыпали приглашениями люди, не принадлежавшие к избранному кругу, но прослышавшие о чудо-собаке и желавшие увидеть ее воочию. Прохожие, завидев Сириуса на улице, глазели на него и перешептывались.
Томас строго советовал псу не гулять одному во избежание новых покушений. Ученый так опасался похитителей, что даже позволил себе намекнуть: мол, если его драгоценный питомец не согласиться гулять только в сопровождении человека, его могут и запереть в лаборатории. Угроза, разумеется, взбесила Сириуса, и Томас понял, что, выполнив ее, он может не надеяться больше на добровольное сотрудничество. Ему только и оставалось, что нанять сыщика, который, стоило Сириусу выйти из дому, следовал за ним на велосипеде. К этому господину Сириус отнесся без приязни, но с юмором. «Он со своим велосипедом вроде жестянки у меня на хвосте». Пес прозвал своего телохранителя «старой жестянкой», и охотно забавлялся на прогулках, удирая от спутника или заводя его в неловкие положения.
Вопреки первоначальным намерениям, Сириус провел в Кембридже весь первый семестр. Он часто тосковал по дому в Гарте, постоянно мучился головными болями, хворал, но не мог отказаться от соблазнов новой жизни. Впрочем, несколько раз он обращался к Томасу с просьбой о смене места, однако тот не хотел прерывать опытов, а сам Сириус так уютно устроился, что не нашел в себе сил настаивать.
Очень скоро подошло время зимних каникул, и пес с Томасом, Элизабет и Плакси возвратился в Гарт. Первый же раз выбравшись в горы, он обнаружил, что прискорбно размяк, и после того не жалел времени, чтобы снова войти в форму для дальних охотничьих вылазок.
Весенний семестр принес ему меньше радости. Блеск Кембриджа начинал тускнеть, и Сириус все больше тревожился о будущем: тем более, что Кембридж действовал на него как наркотик. Удовольствие ослабело, однако новая жизнь проникла к нему в кровь и стала необходимостью. Прибыл он в Кембридж мускулистым и крепким: анатомический рисунок мускулов. Жизнь без движения и избыток деликатесов в гостях у восторженных поклонников изнежили пса и покрыли его тело слоем жирка. Плакси, встретив его на улице, однажды воскликнула:
— Боже, каким ты стал самодовольным и жирным, да и пыхтишь как пекинес!
Это замечание сильно огорчило пса.
Физическая деградация сопровождалась и умственной — он понемногу опускался до сочетания супер-комнатной с супер-лабораторной собачкой. Он стал капризен и эгоистичен. Однажды он не поладил с помощником Томаса — Макбейном. Тот подготовил аппаратуру для очередного опыта над обонятельным восприятием собаки, а Сириус заявил, что сегодня не в настроении для столь утомительной работы, что у него развилась гиперчувствительность к запахам и ему нельзя перенапрягаться. Макбейн напомнил, что отказ от опыта означает напрасно потраченные часы на подготовку. Сириус закатил истерику, скуля, что его нос важнее нескольких часов рабочего времени Макбейна.
— Господи! — воскликнул ученый, — настоящая примадонна!
Томас и удивлялся, и радовался тому, как Сириус устроился в новой жизни. Казалось, пес перерос романтические мечтания и примирился с ролью неотъемлемой части лаборатории. Однако во втором семестре Сириус, наружно по-прежнему наслаждаясь работой, в глубине души все больше тревожился и бунтовал, чувствуя, что такая спокойна, беспечная жизнь — «не для него».
Прежде всего его мучил недостаток физической активности. Порой пес отгуливал несколько миль рысцой по прогулочным дорожкам, но при этом скучал, да и мысль о верном телохранителе на велосипеде его угнетала. Заставить себя бегать ежедневно он не сумел, и оттого страдал запорами и приступами хандры. Его все сильней мучила ностальгия по пустошам с их туманами и густым запахом овец, по трудной работе и простым победам. Он с любовью вспоминал Пага, который казался ему куда реальнее донов и их жен.