— А у вас наблюдения производятся?
— Так точно, ваше… соблаговолите посмотреть?
Его подвели к зданию с большим куполом, разрубленным надвое. Из расщелины дымком вился голубой свет и торчала труба, как дуло орудия. Вошедши, государь не сразу различил в полумраке фигуру, припавшую к окуляру телескопа.
— А, вот вы где?
Человек вскочил на ноги.
— Я вам помешал. Простите. Возвращаться с небес на нашу планету не очень приятно.
— О нет, ваше величество, только тот и любит землю, кто часто смотрит туда.
— Гм! В детстве я смотрел и, признаться, ничего особенного не заметил.
— В детстве, ваше величество, звезды мало чем отличаются от елочных украшений, но кто сживается с мыслью о них как о солнцах, в тысячу раз превосходящих наше, чей мозг пытается осмыслить десятизначные цифры верст, отделяющих их от нас, тому страшно глядеть в эту пропасть.
— И все-таки я бы не прочь попробовать, если позволите.
Человек поклонился и жестом пригласил государя занять место у телескопа.
— Видите ли, ваше величество, маленькую точку в середине?
— Так это и есть предмет ваших наблюдений?! Что же можно установить, следя за такой искоркой?
— Очень многое, государь. Выражение «небесная механика» придумано плоскими умами. У небесных тел столько же прихотей, капризов, как у людей. И столько же случайностей в поведении.
Государь встал:
— Ну, а чем вы еще занимаетесь? Как вы назвали тогда эту звезду? Она по-прежнему?..
— Так точно, ваше величество. Похоже, что вся ярость мирового пространства сосредоточилась в созвездии Пса.
— Ярость, говорите вы?
— Да, государь, исходя из наших земных представлений, нам не приходится ждать добра оттуда.
— И давно это заметили?
— Месяца два тому назад.
— Значит, это совсем новое?
— Это очень старое, ваше величество. Заметили мы его сейчас, но началось оно еще во времена избрания на царство основателя династии, вашего предка государя Михаила Федоровича.
— Продолжайте вашу работу и не провожайте меня. Прощайте.
Когда он вышел, было темно. В кустах фыркали лошади охранников. Подойдя к автомобилю, стоявшему на краю обрыва, он увидел вдали море огней, захлестнувших полгоризонта. Звезды над ним растаяли, пропали. Только отведя взор далеко в сторону, можно было начать их различать.
Государь указал на болезненно мерцавшую звезду, нависшую над самым горизонтом где-то возле Коллина, и спросил старика астронома, как она называется.
— Сириус, ваше величество.
Около одиннадцати вечера у Янушкевича в кабинете раздался телефонный звонок. Государь лично повелел отменить общую мобилизацию.
Когда Сазонову об этом сказали, он пошел спать и не велел себя будить. Утром сквозь сон слышал под самыми окнами: «Боже, царя храни», «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует Франция!».
К чаю пришли хмурые Нератов и Шиллинг.
— На Садовой уже двух немцев выбросили из трамвая, — сказал Шиллинг.
— Наших в Берлине начали выкидывать еще третьего дня, — сказал Нератов.
Позвонил Янушкевич:
— Ради Бога, Сергей Димитриевич, не могли бы мы снова встретиться?
— Мне нетрудно, но толк какой?
— Умоляю вас. Положение страшное. Надо что-то предпринять.
Сухомлинов уже сидел у Янушкевича. По его пунцовой лысине и приподнятым бровям Сазонов понял, что военный министр «проснулся». За все дни кризиса он первый раз выглядел взволнованным по-настоящему.
— Проклятый телефон, — горячился Янушкевич, — не будь его, я получил бы распоряжение об отмене на целых полтора часа позднее, и тогда уже нельзя было бы отменить мобилизации. А теперь мы в нелепом положении. И это в то время, когда в Германии объявлен кригс-гефар-цуштанд, призван ландштурм, созданы баншутц-команды.
— Да что там баншутц-команды! — пробормотал Сухомлинов. — Разведка доносит, что в Германии тайно идет самая настоящая мобилизация.
— Что же мы можем, Владимир Александрович?
— Надо во что бы то ни стало убедить государя отменить запрет.
— Поклонюсь в ноги, если вам удастся это сделать.
— Кланяться нам придется, Сергей Димитриевич. Ни я, ни Николай Николаевич не пригодны больше в роли председателей. Каждый из нас пытался убеждать его величество, но успеха не имели. На вас вся надежда.
— Господа, я и без этого везу немалый воз; он впору более крепкой лошадке.
— Сергей Димитриевич, не за себя просим. Подумайте только, что немцы уже на шестой день после начала войны могут пойти в наступление, а наша мобилизация протянется чуть не месяц. Нас возьмут голыми руками.