Однажды вечером — мой брат, как обычно, когда наступили сумерки, исчез — я снова вышел из дома, надеясь увидеть что-нибудь волнующее, может быть, даже встретить его самого или его друзей. Переулки были окутаны глубокой тьмой. Мне хорошо был знаком каждый уголок Старого города. Казалось, даже кошки и собаки знали меня, потому что, попадаясь мне навстречу, они не издавали пи звука.
Вдруг тишину ночи разорвал сильный взрыв. Мне показалось, что я отчетливо почувствовал ударную волну. Хлопали ставни, с низких крыш скатывалась глина. Спустя мгновение снова наступила тишина. Но потом я услышал крики — это были французы. Кричало одновременно много людей; отдавались приказы. Раздался выстрел, потом еще и еще. Я знал уже наверняка: взрыв произошел в полицейском участке, где недавно были расквартированы французские солдаты, поскольку сирийским отрядам полиции, хотя ими командовали французские офицеры, больше не доверяли.
У меня бешено забилось сердце. Страх это был или волнение? Кто знает! Я почти не заметил, как начался дождь. Осторожно и неслышно — я ходил босиком — крался я вперед но направлению к полицейскому участку. Там все еще продолжалась перестрелка. Скоро я услышал тяжелую поступь сапог, подбитых гвоздями. Это могли быть только французы. Я еще сильнее прижался к стене в тени дома, прежде чем поползти дальше. Через несколько минут — я приближался к перекрестку двух переулков, а расстояние между домами не превышало здесь трех метров — мне показалось, что где-то совсем рядом дышит человек. Я не сразу различил в темноте несколько бочек, поставленных друг на друга. Может быть, за ними кто-то скрывался? Я боялся пошевелиться. Тяжелые шаги солдат приближались. Я затаил дыхание и еще глубже вжался в стену. Отряд французских солдат промчался в нескольких шагах от меня через перекресток; в темноте я не смог определить, сколько их было. Топот быстро удалялся. Снова стало тихо. Я уставился на бочки, стоявшие передо мной. Если там скрывался человек, то это мог быть только кто-нибудь из наших, сирийцев. Но я уже больше ничего не слышал. Может быть, мне все это только почудилось? Я медленно, на ощупь пробирался дальше. Осторожно я заглянул за бочки. Мое сердце остановилось: там лежал человек, одетый в галабийю. Он лежал неподвижно, и, казалось, жизнь оставила его. Когда я наклонился над ним, то с трудом смог сдержать крик: я узнал своего брата! Вся его одежда была запачкана кровью. В полном отчаянии, дрожащими пальцами я расстегнул на нем рубашку и попытался услышать биение сердца, но не услышал. Слезы хлынули V меня из глаз, я шептал ему на ухо всякие ласкательные имена, которые слышал, когда мать разговаривала с младшими братьями и сестрами. Я гладил его лицо. Вдруг он открыл глаза; он узнал меня и устало улыбнулся. «Я же запретил тебе…» — начал он… но у него не хватило сил.
Я лихорадочно пытался сообразить, что нужно сделать. Я мог бы взвалить брата на плечи и унести, но меня легко могли заметить, не говоря уже о том, что я не знал, где и как можно было ухватиться, чтобы поднять его. Кивком головы он попросил меня наклониться.
— Кажется, меня немного прихватило, — сказал он едва слышно, — в ногу и в плечо. Возьми мой пояс и перевяжи ногу. — Я сделал, как он сказал. Его рот исказила гримаса.
— Раз уж ты здесь, — прошептал он, — то можешь сделать кое-что полезное. Беги к Михаилу, ты знаешь, где он живет, и передай, что охрана полицейского участка сегодня ночью была усилена и что проклятые собаки, очевидно, заранее знали о наших намерениях. Есть предатель. А теперь беги!
Я, конечно, отказывался оставить его одного в таком положении. Оп снова улыбнулся и вытер мне слезы запачканными в крови руками.
— А теперь ты пойдешь и передашь сообщение. Это приказ, понял? — И через некоторое время добавил: — Пойми, так ты лучше всего можешь помочь мне. Если ты меня потащишь, то принесешь прямо в руки французов. Ну, беги, а то скоро начнет светать!
Я понял, что он прав и что один я не смогу ему помочь. Я побежал так быстро, как только мог, в христианский квартал. Вы, очевидно, знаете, что Михаил — друг моего брата — происходил не из мусульман, а был христианином. Его отец и дед держали пекарню неподалеку от Восточных ворот в Старом городе. Между нами и арабами-христианами, насколько мне помнится, никогда не было трений. Только мы праздновали пятницу, евреи — субботу, а христиане — воскресенье. Сирийцы-христиане чувствовали и чувствуют то же, что и мы, — они арабы и боролись вместе с нами против оккупантов.
— Итак, я бежал, бежал так быстро, как только мог, к дому Михаила. Кругом сновали французские патрули, но мне каждый раз удавалось вовремя прижаться в тени ниши какого-нибудь дома, так что меня не заметили. Скоро я добежал до пекарни. Когда на мой стук дверь открылась, первым вопросом Михаила был, не идет ли кто за мной. На это я с чистой совестью мог ответить отрицательно. Никто не бежал за мной в темноте, уверил я, и, уж во всяком случае, ни один француз. Михаил провел меня во внутренний двор. Я рассказал все, что поручил мне брат. Михаил исчез за дверью. Сквозь щели наружу проникал слабый свет. Я слышал приглушенные голоса. Очевидно, у него было много людей. Через несколько минут из комнаты вышли три человека и через дворовые ворота исчезли в темноте. Вскоре после этого пришел и Михаил. «Наши друзья отвлекут французов, — коротко объяснил он, — и тогда мы попытаемся забрать твоего брата».
Мы ждали, наверное, еще минут десять, которые показались мне вечностью. Вдруг снова началась странная перестрелка, но шум на этот раз доносился не из центра Старого города, а от вокзала. Михаил дал сигнал к выходу. Мы еще слышали голоса французских солдат, но они удалялись. Действительно, мы не встретили ни одной живой души. Казалось, город вымер. Скоро мы пришли на то место, где я оставил брата. Он опять потерял сознание. Михаил, изучавший медицину в Дамасском университете, осторожно осмотрел его. «Я думаю, ему повезло, — утешил он меня. — Он ослабел только от потери крови». Мы осторожно положили его на одеяло. Я хотел показать дорогу к нашему дому, но Михаил отрицательно покачал головой: «Если подозрения твоего брата основательны, то идти в ваш дом небезопасно. Мы отнесем его к надежным друзьям».
Мы беспрепятственно добрались до курдского квартала и остановились перед довольно обветшалым домом. Михаил ритмично постучал в дверь, после чего она сразу же приоткрылась. Пас впустили. Это был дом стеклодува; там и выходили брага.
Хозяин дома прерывает свое повествование.
— Самое главное — о том, как я впервые участвовал в борьбе против оккупантов, — я рассказал.
Он вопросительно посмотрел на меня и продолжал:
— Меня приняли в Организацию сопротивления. Предателя мы скоро разоблачили. Покровительство французов не очень ему помогло. Через несколько дней после этих событий его выловили из Барады с дыркой в голове.
— Ну а что стало с вашим братом?
— Да, диагноз Михаила подтвердился. Это были рваные раны. Мой брат быстро выздоровел и снова включился в борьбу, однако несколько лет спустя попал в руки французов, и они расстреляли его. По об этом рассказывать сегодня уже поздно. Я расскажу вам в другой раз.
Восстание
Я часто бывал в доме Мустафы Хасани, знаю его жену и многих его сыновей и дочерей. И всякий раз я настоятельно просил его рассказать о восстании сирийского народа в середине 20-х годов против французской колониальной армии: ведь это одно из наиболее значительных боевых выступлений арабов против империализма.
— Как я уже говорил, после нападения на полицейский участок мне разрешили участвовать в борьбе. Хотя брат все еще называл меня малышом, но меня это уже не очень обижало, потому что я знал: я могу быть полезным. Французы усилили контроль и усовершенствовали систему шпионажа и подслушивания. Тот, кого заставали вечером на улице, знал, что его арестуют, изобьют, вышлют или расстреляют на месте. По и днем тоже участились полицейские облавы и налеты. Сирийцу вообще стало трудно появляться на улице. И тут Михаил вспомнил о моем едва пробивавшемся пушке над верхней губой. Ему пришла мысль использовать для нелегальной работы обычай городских женщин-мусульманок закрывать лицо покрывалом. Я надевал длинную женскую одежду, волосы и лоб повязывал платком и натягивал темное покрывало на нижнюю часть лица. Оставались одни глаза. В этом маскарадном костюме меня использовали в качестве связного даже средь бела дня. Таким образом я познакомился со многими членами организации, передал в штаб множество сообщений о положении дел и инструкций на боевые посты.