— Может быть, — говорит Ахмед, — под покровом лежащего перед нами телля спят развалины столицы древнего Митанни, государства хурритов, которое все еще не обнаружено, и мы заняли бы почетное место в истории археологии, если бы начали здесь копать. Но, может быть, богатые находки скрывает этот телль или вон тот, километрах в двух отсюда.
Мы отказываемся от вечной славы и едем дальше. Дорога становится все хуже. Вдруг она вообще кончается. Участок пути в несколько сот метров систематически разрушался и размывался силой воды. В то время как я размышляю, удастся ли мне вывести низко сидящую машину по обходной дороге снова на твердую почву, около нас останавливается «длинноногое» такси. Водитель, по-видимому, хорошо знает ситуацию на дороге и сообщает, что много раз ездил обходным путем. Паша машина застряла довольно глубоко, но ничего страшного. Мне только нужно следовать за ним. Попросив своих многочисленных пассажиров выйти из машины, он по грязи прокладывает мне путь. Когда такси проехало вперед 50 метров, я двинулся следом.
Я отношусь к тем автомобилистам, которые ощущают физическую боль, если во время езды с их машиной плохо обращаются. Звук, появляющийся при неправильном включении передачи, причиняет мне такую же боль, какую причиняет бормашина зубу с живым нервом. Я чувствую, как камни царапают дно автомобиля, и приподнимаюсь, как всадник перед барьером, будто таким образом я могу разгрузить машину. Скрежещет все больше — очевидно, камни задевают коробку передач, я чувствую это по переключению. Но назад возврата нет. Я испытываю страшные муки. Четверть часа кажутся вечностью, но вот наконец твердая поверхность дороги.
Водитель такси спешит мне навстречу, смеется. «Ал-хамду-ли-лла», — говорит он, что, вероятно, означает «слава богу». Я утвердительно киваю головой. Тем временем подошли его пассажиры. Ахмед садится в машину. Я запускаю мотор и хочу включить скорость, но безуспешно. Ничего не получается ни при первой, ни при второй скорости, ни при заднем ходе. Включить можно только третью передачу. Что делать? Но водитель такси тут как тут. Он садится на мое место, пробует сам, но с тем же успехом. Открывает капот, осматривает коробку передач, двигает ее туда-сюда — безрезультатно. Ну, теперь ничем не помешать его готовности помочь. Мои протесты он отвергает движением руки и советует попробовать обходной путь. Он ручается, что машина пойдет. Я должен потерпеть всего несколько минут. Водитель достает инструмент и ложится под машину. Проходит четверть часа, полчаса; солнце давно уже в зените и палит нещадно. Я снова и снова пытаюсь доказать, что в крайнем случае могу ехать и на третьей передаче, — не помогает.
У меня есть время понаблюдать за пассажирами. Для них поездка затянулась уже на час, и они не имеют ни малейшего отношения к коробке передач моей машины, по никто не ропщет. Вежливо интересуются, спрашивают, откуда я и куда. Мужчины дают дельные советы водителю. И действительно, через два с половиной часа работы все уладилось. Передачи легко включаются.
Я не сомневаюсь, что водитель ждет хорошего бакшиша. Ахмед не советует мне это делать, но должен же я хотя бы возместить ему потерю времени! Хочу вложить ему в руку десять сирийских фунтов, и лицо его становится ледяным. Если бы я пришел к нему в мастерскую, переводит Ахмед, это другое дело. Здесь же шоферы подчиняются законам гостеприимства и взаимопомощи, вот почему он не может принять денег. Несколько смущенно пожимаю водителю руку. Я получил хороший урок арабского гостеприимства.
Можем ехать дальше. Скоро издали нас приветствует акрополь античного города Апамеи, он расположен в ста метрах над долиной, как бы венчая ее.
«Калаат Мудик», — написано на небольшом дорожном указателе. Арабское слово «калаат» означает «крепость». Дорога, поднимаясь, пролегла мимо высоких средневековых крепостных степ. Проезжаем небольшой косогор, где крестьяне разложили для просушки круглые лепешки из навоза, похожие на большие деревенские хлебы. За косогором, перед въездом в деревню, эти уже высохшие лепешки сложены в небольшие круглые башенки. Так у нас крестьяне складывают колотые дрова за сараем. Высохший навоз служит также топливом. Конечно, сирийские крестьяне знают, что их полям необходимо удобрение, но чем же они должны топить в местности, где нет лесов?