Меня постоянно спрашивают, где я оставил машину. Ну как я могу описать это место, если у долин нет названий, а у скал — нумерации? Я только все время показываю в направлении горной цепи. Сейчас по крайней мере не так жарко, как в полдень, и даже тянет приятный прохладный сквознячок. Идти становится легче. Мы пересекаем несколько ущелий и поднимаемся на вершину высокого холма, откуда я надеялся увидеть машину. К моему ужасу, я ничего не обнаружил. Только новые холмы, новые долины. Я теряю уверенность. Неужели мы заблудились? Горный хребет выглядит так же, как и всякий другой, и через каждое ущелье проходит вади. Мои арабские провожатые идут несколько поодаль от нас, так что мы продвигаемся широкой стрелковой цепью с горы на гору. Солнце достигает горизонта. Неожиданно мы потеряли из виду бедуинов. Наши зовы не находят ответа. Может быть, они не слышат нас? Страшное подозрение растет: они не хотят нас слышать! Измученные вконец, мы опускаемся на камень. Чувствую себя совсем разбитым, колени дрожат. Как-то неожиданно быстро наступила темнота. Наш зов в буквальном смысле слова — глас вопиющего в пустыне. Я проклинаю древний замок и мое легкомыслие — становлюсь самокритичным. Кой черт погнал меня в это путешествие? Разве я не могу удовлетвориться археологическими находками и реконструированными экспонатами в музее Дамаска, расположенном менее чем в пяти минутах ходьбы от моего дома? Разве нельзя прожить, не повидав последнюю руину Сирии?
Теперь я ощущаю, что голоден и хочу пить и что становится холодно. Пиджак и брюки я оставил в машине, когда мы покинули ее в полуденный зной. Я слышал о резких перепадах температуры в пустыне от дня к ночи, но не предполагал, что это так скверно. Мне жутко холодно, я весь дрожу. То же самое испытывают и мои друзья. Надо двигаться, чтобы согреться. К счастью, взошла луна, и от нее исходит слабый свет. Что лучше, соображаю я, поискать пещеру в скале, чтобы там провести ночь, или просто бежать отсюда в надежде наткнуться на шатры бедуинов? Холод помогает принять решение. Мы вскакиваем и шагаем назад, в том направлении, где предполагаем найти шатры. «Шагаем» сказано слишком громко — больше спотыкаемся. Пробираться в глубоких ущельях впотьмах нелегко, но нас подгоняет холод. И вдруг с высоты холма Катрин замечает, хотя и очень далеко, две или три слабо светящиеся точечки. Это, наверное, лампочки в шатрах. Снова появляется надежда; мы уже не чувствуем себя столь покинутыми и одинокими. Ощущая новый прилив сил, направляемся к огонькам. В ущельях постоянно теряем их из виду, но теперь ненадолго. Наконец я слышу тихое позвякивание колокольчиков: поблизости овечьи стада — значит, скоро доберемся. Но возникает новая опасность: собаки! Я уже слышу их лай. Мой детский опыт общения с собаками подсказывает: только не убегать, даже если очень страшно, иначе пропал. Подбираем несколько подходящих камней. До палатки еще метров триста. Пускаем в ход все наше оружие: бросаем камни и рычим изо всех сил, чтобы запугать собак и главным образом привлечь внимание обитателей шатра. Все ругательства, которые мне приходят на ум, цензурные и нецензурные, я выкрикиваю собакам. И действительно, на какой-то момент их это сдерживает. А потом приходит помощь. Из шатра раздается голос, и собаки отбегают от нас. Навстречу идет человек. Мы спасены.
И, только оказавшись внутри шатра, я замечаю, что это тот самый, на который мы наткнулись после полудня. Женщины посмеиваются украдкой. Героями мы не выглядим, скорее похожи на воинов, возвратившихся домой после проигранного сражения. Они же сразу тогда предложили нам переночевать в шатре, но мы решили, что этого не стоит делать, а оказалось, что стоит. И, несмотря на это, они сейчас трогательно ухаживают за нами, стягивают с нас обувь, поливают воду на руки и на ноги. На плечи мне накинули овчину. И кофе уже принесли. Силы стали возвращаться. Я начинаю осматриваться. Как и в первый раз, мы в «гостиной» на ковре у задней стенки шатра. Прямо напротив меня сидит старик, который избавил нас от собак. Он с наслаждением попыхивает трубкой из наргиле, внимательно рассматривая пришельцев, но не произносит ни слова. Нас разделяет небольшое углубление в земле. Это очаг, в котором горит овечий и верблюжий навоз. Между стариком и огнем стоят в ряд словно по ранжиру четыре больших хорошо начищенных оловянных кувшина с характерными, вытянутыми, как клюв птицы, носиками. Рядом на металлическом стержне, воткнутом в землю, подвешена мазутная лампа, разливающая яркий свет, который и привел пас сюда. Позади старика стоит великолепный, богато украшенный резьбой и перламутровой инкрустацией сундук, как бы отгораживающий соседнюю комнату. Там в полутьме трое малышей в рубашонках резвятся с двумя ягнятами, привязанными веревками за задние ноги к колышкам, вбитым в землю на расстоянии двух метров друг от друга, что дает ягнятам возможность немного передвигаться. Помещение справа скрыто от нашего взора большими соломенными циновками.