Он уничтожит его, точнее, её, а потом заберёт ту девчонку. А что с ней делать — решит потом.
19
— Думаешь, у нас получится? — прошептала Лина, выглядывая из-за нагромождённой кучи поломанных деталей астеробусов. — А если заметят?
— Значит, тогда нас прикончат, — негромко ответила ей Римма.
— Может, стоило подкупить пилота?
— Нет, — теперь уже ответила я. — У меня уже был опыт. Так я здесь и оказалась — этот гад продал меня буссамирам.
— А почему ты не купила билет? — с удивлением посмотрела на меня Римма. — Если бы летела легально, вряд ли бы тебя вот так продали.
Объяснять сейчас я ничего не хотела, времени попросту не было, поэтому ответила коротко.
— Так было надо.
Римма поджала губы, не особенно оценив моё нежелание откровенности. Но ведь я её не спрашивала, каким образом она попала к пиратам.
Конечно, нам хотелось быть более уверенными друг в друге, но в то же время каждая имела полное право оставить свои секреты при себе. Так или иначе, выбора у нас не было. Мы уже были в одной упряжке, и доверять друг другу как минимум были вынуждены.
— Смотрите, — шикнула на нас Лина.
Со стороны станции к перронам шли пилоты. Она попрощались и пошли каждый к своему терминалу. По процедуре, сейчас они должны запустить астеробусы, включить двигатели и открыть грузовые отсеки. Потом вернуться и разрешить погрузку грузов, и только потом, вернуться к штурвалам и идти на вылет.
У нас было секунд двадцать после погрузки, пока будет опускаться автоматическая дверь. Чаще всего пилоты запускают систему герметизации и сразу уходят в кабину, и уже оттуда по приборам смотрят, прошёл ли процесс консервации.
На это мы и рассчитывали.
Замерли, едва дыша, когда астеробус зажёг сигнальные огни и вышел в режим ожидания. Пилот открыл отсек и вышел. Активизировал гидравлические рохли, что стояли с грузом и скоординировал их движение внутрь грузового отсека астеробуса.
Мы сжали руки друг друга. Ещё несколько секунд, и нам нужно будет действовать.
Когда погрузка завершилась, пилот прикоснулся трекером к чипу на панели у дверного проёма и направился в сторону кабины.
Дверь грузового отсека стала опускаться, а мы были на старте.
Но вдруг пилот остановился на полпути.
— Иди уже, иди же! — прошептала Римма.
Но он почему-то стоял. Дверь уже опустилась на одну треть, а нам ещё требовалось время, чтобы добежать.
Пилот всё же пошёл дальше, а мы рванули к астеробусу. Даже если бы нас сейчас кто-то увидел, то остановить не успели бы. Челнок уже был запущен и вот-вот должен был вылететь из терминала.
Римма заскочила первой, я за ней, уже почти ползком, а вот Лина… упала!
Она споткнулась о камень и растянулась прямо возле платформы с челноком. Дверь опускалась достаточно быстро, что шансов было очень мало, что она успеет.
— Давай руку! — я рванула за ней, но Римма ухватила меня за талию и оттащила от двери.
— Она не успеет.
— Мы не можем бросить её!
— Не успеет, Фина! Или ей дверью отрежет половину тела, или тебе руки, если попытаешься помочь.
Я понимала это. Понимала!
Но как ужасно я чувствовала себя, глядя в глаза Лине через щель, пока дверь окончательно не закрылась.
Раздался звук герметизации, свет в отсеке погас и включилось дежурное освещение.
Несмотря на гул двигателей, нас окутала тишина. Давящая, полная чувства вины тишина. Ощущение шока.
Астеробус завибрировал и пришёл в движение, а мы услышали снаружи крик. Едва слышный, но это точно был крик.
У меня по плечам побежали мурашки.
Всё случилось так быстро! Вот Лина держала меня за руку, а вот я вижу её прощальный взгляд и слышу крик.
Мотнув головой, я осела на пол.
— Фина, мы не виноваты, — Римма тоже казалась раздавленной. — Просто так вышло. Случайно. Была бы там я или ты — ничего бы не изменилось.
— Они поймали её… — в горле горчило. Я всё время бежала одна, привыкла уже. Мне даже казалось, что с девочками мне будет сложнее. Но, мы привязались друг к другу…
— Возможно. А может и нет. Но мы ничем помочь не можем. Прими это, Фина.
Я откинула голову и упёрлась затылком в металл. Сама не ожидала, но по щекам вдруг поползли слёзы.
Я никогда не плакала. Не припомню ни одного единственного раза. Я принимала свою жизнь, состоящую из побега от преследований, как данность. Не разменивалась на слёзы, потому что они ничем мне помочь не могли.
А сейчас… сейчас я вдруг дала слабину. И это был плохой знак.