Так вот – Устинка и Егорка, хоть и были крестьянами в прошлом, но многое времени проводили с отцом Андрейки. И часто бывали в Туле. Что укрепило их поведенческие реакции. Однако языческое нутро никуда не делось. Просто им потребовалось какое-то время, чтобы осознать случившееся и соотнести со своей картиной мира.
В целом – ничего такого. За тем исключением, что они могли начать при случае языком чесать и хвастаться, заявляя, что служат волхву или ведуну. Во всяком случае, именно так они Андрейку и восприняли. А его знания, частичную «потерю памяти» и странное поведение трактовали как «прикосновение бога». Как и потерю сознания. Само собой, «Большой бог», вряд ли снизошел до чуда. Слишком он занятой и важный. А вот малый, старый Бог… почему нет? Какой? Кто его знает? Мог и Велес, мог и Сварог, мог и еще какой. Но это и не важно.
Понятное дело, что к отцу Афанасию или еще кому из церковных деятелей они бы не побежали докладывать. Но так – ребятам своего ранга вполне бы могли ляпнуть. А те и дальше слухи пустить. Совершенно не нужные для Андрейки слухи.
Кроме уважения, которое оба холопа стали выказывать нашему герою, изменилось и выражение их лиц, их взгляд. Ведь у них в голове произошло серьезная корректура статуса. Да, они все еще были холопами. Но уже не нищего недоросля из числа служилых по отечеству, а натурального ведуна, что несравненно выше. Не говоря уже о том, что они теперь поверили в слова парня и его обещания.
Так или иначе, но утро началось удивительно бодро и позитивно.
Позавтракали.
Сняли ловушки, чтобы не губить попусту рыбу и зверя.
Собрали пожитки.
И отправились обратно в Тулу, имея при себе берестяной туесок с ярко синей краской и еще один – с содой. Тоже дорогой продукт, но продавать его Андрейка не планировал. Но и оставлять тут не хотел. Мало ли?
Гребли без всякой спешки. И даже остановились на реке Упе в паре часов хода от Тулы. Чтобы переночевать спокойно и прибыть в город уже по утру, а не на ночь глядя. Да и рыбы немного на завтрак нужно было поймать вершей, поставленной в ночь.
И вот, наконец, утро и Тула.
Устинка остался у лодки – караулить. Там ведь находились все их пожитки, включая остатки продовольствия и инструмент. Оставь так и уже через четверть часа будет пусто. Растащат и спасибо не скажут. Вот Устинка и остался там сидеть с топором на поясе, готовый в любой момент спихнуть лодку в воду и дать хода.
Топор был тем самым, многострадальным, который и напильником мучали, и слабенькой кислотой. Однако своей функциональности он в целом не утратил.
Сам же Андрейка прихватил Егорку, туесок с краской и пошел к замеченного им ранее купцу Агафону по прозвищу Малыш из-за своих необъятных размеров. Называли его так в шутку, разумеется, но ему такой юмор нравился.
– Доброго утречка, – поздоровался Андрейка, подходя к стройке.
– Чего тебе? – неприветливо пробасил купец, который с мрачным видом сидел чуть в стороне и пил прохладный белый квас, очень подходящий своей кислотой летнему зною.
– Дело к тебе есть.
– Денег не дам.
– Денег не дашь, так и товар не увидишь, – произнес Андрейка, махнув рукой в сторону туесочка берестяного.
– Что у тебя там? – усмехнулся Малыш. – Грибы сушеные?
Андрей молча подошел и показал, приоткрыв крышку.
Агафон несколько секунд молча смотрел на ярко синий песок. Потом поднял свой взгляд на парня и махнул, дескать, следуй за мной. Встал. И удивительно подвижно для своих габаритов пошел. Словно огромный такой медведь. Вроде большой, но отнюдь не неповоротливый.
– Это то, что я подумал? – тихо, почти шепотом спросил Агафон, когда они вошли в амбар с обвалившейся крышей.
– Это краска. Батя сказывал, что зовется ляпис-лазурь.
Купец прищурился, а его глаза сверкнули очень нехорошо.
Дело в том, что минерал, из которого делали ляпис-лазурь в те годы, стоил на вес золота. Однако при его измельчении обычно получали лишь серый порошок. Секретом изготавливать из этого камешка ярко синюю краску владело лишь несколько арабских семей. Из-за чего сама краска стоила еще дороже. Ситуация усугублялась еще сильнее из-за того, что из ста грамм минерала удавалось изготовить всего два-три грамма собственно краски. Поэтому цена какого-то жалкого грамма краски из ляпис-лазури колебалась в районе полусотни грамм золотом. В пересчете на серебро – порядка восьми рублей. Или даже больше.