Лора, которая столько сил потратила на то, чтобы убедить дочь хотя бы попытаться сделать карьеру, казалось, призадумалась. Она смотрела на своего новорожденного малыша, легонько водя пальцем по его выпуклому лобику и темному пушку волос.
— Думаешь, ты сможешь привыкнуть к жизни в Квебеке, дорогая? — спросила она. — Ты ведь очень привязана к Валь-Жальберу, а здесь так спокойно… Теперь мне тут нравится, и я не хочу другого дома.
— Мама, ты полна противоречий, — вздохнула Эрмин. — Можно подумать, ты собираешься меня отговаривать. Но я не отступлю. Я буду петь на сцене, в костюме, я должна попробовать! Это для меня очень важно.
— А твой муж? — спросила Лора. — Он уже знает?
— Узнает, — твердо ответила молодая женщина. — И очень скоро.
Она заставила себя рассказать матери о планах Тошана на будущее. Осознав, что она проведет лето без дочери, Шарлотты и Мукки, Лора очень расстроилась. Но ее маленький сын заплакал, и она забыла обо всем на свете.
Пьер Тибо ходил взад-вперед по набережной, устланной огромными, поврежденными непогодой досками. Было очень жарко, несмотря на волновавший воды озера бриз. Тучи мух кружились над рыболовной сетью, развешенной для просушки.
Эрмин осталась в лодке рядом с Шарлоттой, которая укачивала Лоранс. Мадлен держала Мари, чей бесконечный плач составлял конкуренцию пронзительным крикам чаек. Молодая индианка не захотела расставаться с малышками. Она все еще кормила их своим молоком и предупредила Эрмин, что, если отнять девочек от груди слишком резко, это может плохо отразиться на их здоровье. Мукки, сидя возле матери, с любопытством рассматривал пришвартованные по соседству лодки.
— Ума не приложу, куда подевался Тошан! — крикнул Пьер Эрмин. — Если он не придет в ближайшее время, поплывем без него. Он сам доберется до хижины. Не волнуйся, с багажом я справлюсь. Ты уверена, что сегодня тот день?
— Конечно! — ответила она. — В последнем письме, которое он написал двадцать второго июня, он назначил мне встречу сегодня в Перибонке и пообещал, что будет нас ждать.
Она окинула тревожным взглядом кучу вещей, загромождавших лодку: два ивовых сундука, три набитых чемодана, ящик с посудой, корзины…
«Почему Тошан опаздывает? — думала она. — Он ведь говорил, что сгорает от нетерпения, думая о нашей встрече после долгой разлуки. Увы, у меня на душе неспокойно, я боюсь того, что может случиться…»
Вопреки советам родителей Эрмин не стала сообщать мужу о результатах прослушивания. Она отправила ему три письма, в которых рассказывала о детях, о маленьком Пьере-Луи, об огороде Жослина, но ни словом не обмолвилась о поездке в Квебек.
«Я люблю его всем сердцем и все же страшусь нашей встречи. Если он воспротивится моему решению, я этого не перенесу. Мы будем ссориться все лето».
— Не беспокойся, — услышала она чуть глуховатый голос Мадлен. — Кузен Тошан так сильно тебя любит, что сейчас, наверное, со всех ног бежит в поселок. Я это чувствую.
— Спасибо, что подбадриваешь меня, — отозвалась Эрмин. — Я никогда не говорила тебе, что мне очень дорого имя, которое ты получила при крещении? Когда я была маленькой, в монастырской школе жила молодая монахиня, сестра Магдалина. Она была моим ангелом-хранителем и решила вернуться к мирской жизни, чтобы меня удочерить. Но умерла от испанки. Мне было четыре года, когда ее не стало, но я помню, каким это было для меня горем!
— Она сейчас наверняка на небе и заботится о тебе, — ответила кормилица.
Большой бежевый полотняный зонтик защищал ее от солнца. В этом мягком свете Мадлен выглядела очень хорошенькой, воплощением уверенности и покоя.
— Я очень рада, что ты со мной, — сказала ей Эрмин.
Шарлотта тяжело вздохнула. Из-за Симона Маруа она без особой радости покинула Валь-Жальбер. Они не встретятся больше случайно на улице, она не откроет ему дверь, когда он придет в гости к Жослину и Лоре…
На набережной послышались отголоски разговора — Тошан дружески похлопывал Пьера Тибо по плечу. Молодой метис держал на поводке Дюка. Эрмин была впечатлена красотой мужа. Она не видела его вот уже шесть месяцев и заново открывала для себя — высокого, худощавого, загорелого, с заплетенными в косу волосами. Лоб его обвивала красная повязка. Одет он был в просторную белую рубашку. Октав Дюплесси был прав: на улицах Квебека он вызвал бы сенсацию.