— Мимин, ты цела? — испуганно спросила Шарлотта.
— Цела, не волнуйся! Осторожно, отойди в сторону!
Подошла большая лошадь, которой правил сидевший на переднем сиденье мужчина. Секунда — и эта, вторая по счету, повозка уже не могла вместить больше ни одного пассажира. Ни Эрмин с ребенком, ни Шарлотта не нашли бы в ней для себя места.
— Подождите, сейчас подъедет грузовик! — крикнул кто-то.
Девочка помогла Эрмин подняться. Из ниоткуда перед ними появился грузовик с гусеницами вместо колес. Мукки, который замерз и испугался воя ветра и окружающего их гама, заплакал что было мочи.
— На этот раз, дорогая, нужно успеть! — шепнула молодая женщина на ухо своей подопечной. — Бог с ней, с коляской, я оставлю ее здесь, если понадобится. Как же все-таки холодно!
Это место внушало Эрмин инстинктивный страх. Высокие ели северного леса закружились в адском танце, словно готовые разбиться на мельчайшие кусочки. С мрачного неба падал густой колючий снег.
— Господи, помоги! — тихо взмолилась Эрмин, возвращаясь к реальности.
Ее соседка по купе теребила молодую женщину за рукав:
— Поторопитесь, мадам! Мои дети уже в грузовике. Я помогла сесть туда же вашей девочке с малышом.
Движением толпы женщину отнесло прямо к подножке грузовика, а Эрмин в очередной раз оттолкнули назад. Она не имела привычки расталкивать других локтями, чтобы добиться своего, — монахини воспитали в ней, наряду с вежливостью, также и смирение. Не прошло и минуты, как она, не веря собственным глазам, стояла и смотрела на отъезжающий грузовик.
— Шарлотта! — позвала молодая женщина. — Шарлотта, не бойся! Я скоро приеду!
Но в набившейся в грузовик массе людей она не увидела девочки. Плача от беспокойства и нервозности, она посмотрела по сторонам в поисках другого транспорта. Крепкие мужчины, нагруженные чемоданами, иногда на лыжах, шли вдоль рельсов в направлении Лак-Эдуара.
— Идти лучше, чем стоять, мадам! — обратился к Эрмин элегантно одетый человек лет шестидесяти, который опирался на трость. — Так вы скорее согреетесь!
Эрмин отвернулась. Ей было стыдно за слезы и за свой каприз с поездкой, принесший им с Шарлоттой столько неприятностей. Она старалась не думать о Тошане и матери, которым, естественно, и в голову не приходило, что она в этот снежный вечер торчит где-то в Мориси[19], недалеко от поселка Лак-Эдуар.
Какой-то подросток положил руку ей на плечо, чтобы привлечь ее внимание:
— Мадемуазель, не бойтесь, сейчас подъедет на санях мой отец. Он послал меня вперед, чтобы успокоить оставшихся пассажиров. Говорят, в вагоне, который шел следом за локомотивом, есть раненые.
— Спасибо, это очень мило с вашей стороны, — с трудом проговорила Эрмин. — Так вышло, что мой сын, а ему всего пять месяцев, уехал в другой повозке. Вы представляете, как я беспокоюсь! За ним присматривает подруга, но мне страшно…
Она не стала уточнять, кем ей приходится Шарлотта и сколько ей лет.
— Я позабочусь о вас, — заверил ее мальчик. — Где ваши чемоданы? Вот эти? В санатории вам будет уютно. Здание там просторное, места хватит всем. Счастье еще, что поезд не заполнен под завязку! Последние несколько вагонов — товарные.
Сочувственное отношение мальчика успокоило Эрмин, и она решила никуда от него не отходить. Где-то залаяли собаки.
— А вот и отцовская упряжка, — сказал мальчик. — Не переживайте, все образуется, мадам!
Молодая женщина устроилась в санях, на своих чемоданах. Она оказалась между пышнотелой дамой, ни на секунду не перестававшей ругаться и осыпать всех и вся упреками, и ее мужем, кончики русых усов которого превратились в крохотные сосульки. Супружеская чета переговаривалась очень громко, стараясь перекричать завывания ветра.
— Почему это мы должны ночевать в санатории? Им нужно было разместить нас в другом месте. Не хватало нам заразиться туберкулезом!
— Нас поместят отдельно от больных, Вельдиния! — отрезал ее супруг. — Нас наверняка положат спать на стульях в столовой!
— Телесфор, это с каких же пор больным нет доступа в столовую? — спросила она. — Не хватало еще, чтобы нам подали их посуду!
В газете «La Presse», которую регулярно покупал Ханс Цале, Эрмин прочла однажды, что туберкулез — настоящий бич бедных кварталов Квебека. Уже несколько десятков лет болезнь опустошала поселения рабочих и фермеров, не говоря уже о семьях городских бедняков, живущих в антисанитарных условиях. Больше всего больных было в Монреале. По данным статистики, в регионе озера Сен-Жан случаев заболевания было намного меньше. Лора рассказывала дочери, что одна из ее старших сестер, там, в Бельгии, умерла от легочной чахотки в возрасте четырнадцати лет.