— Нет, я не смогла бы спокойно жить, зная, что он так далеко от меня. Мне хочется собрать всех своих близких вместе. В любом случае, сейчас уже поздно об этом говорить, мы в дороге. И я умираю с голоду.
Мадлен протянула подруге корзину, лукаво улыбнувшись.
— Хорошо, что я взяла с собой еду. Мы не можем поужинать в вагоне-ресторане, так как туда наверняка пойдет Тошан. О, Мин, ты так изменилась с тех пор, как я тебя знаю! Раньше ты не была такой дерзкой и не осмеливалась перечить мужу.
Они растроганно улыбнулись друг другу, внезапно осознав, какой долгий путь проделали вместе.
— Ты тоже изменилась, — заметила Эрмин. — Где та юная индианка с испуганным взглядом, которая много лет назад робко вошла в большой дом Лоры Шарден? Я только что родила Лоранс и Мари-Нутту, они все время плакали, и я была на грани отчаяния. Тала представила мне тебя как возможную кормилицу моих вечно голодных близняшек, которых я не могла накормить грудью. Ты едва осмеливалась произнести слово, стоя в своем черном платье. С того дня мы не расставались, кроме того утра, когда ты села в сани и помчалась на помощь своему брату Шогану.
— Да, все так и было, — подтвердила Мадлен. — Для меня ты тогда была Канти, «та, которая поет» на нашем языке. Затем я стала называть тебя, как Тошан, — Мин. Так гораздо нежнее, ласковее. Как же все это было давно! Я тогда только овдовела, а моя маленькая дочка умерла, не дожив до трех лет.
— Ты тогда мечтала лишь об одном — постричься в монахини. Я до сих пор иногда упрекаю себя за то, что нарушила твои планы.
— Не нужно, Мин! Я счастлива с тобой и твоими детьми. И у меня есть моя Акали, позволившая мне стать матерью во второй раз. Подумать только, ей уже пятнадцать!
Женщины умиленно замолчали, вспомнив нежную и кроткую девочку, приемную дочь Мадлен. В свое время Эрмин спасла ее от горькой участи. Акали содержалась в государственном пансионе для индейских детей, где с ними очень плохо обращались.
— Как странно! — заметила Мадлен. — Если бы Киона не попала в этот пансион, я никогда бы не узнала и не полюбила Акали. И все это благодаря тебе, Эрмин, и месье Лафлеру.
Услышав это имя, певица невольно вздрогнула. Она бросила встревоженный взгляд в коридор вагона.
— Прошу тебя, Мадлен, не упоминай о нем. Особенно при Тошане. Мама себя не ограничивала, и всякий раз я начинала нервничать. После войны я постоянно переживаю за отношения с Тошаном.
— Но вы ведь любите друг друга, это очевидно!
— Да, это так, но я все время опасаюсь какой-нибудь трагедии, — призналась Эрмин. — Мы так счастливы, неразлучны! Я даже не понимаю, как я могла испытывать влечение к Овиду Лафлеру. Господи, вдруг Тошан об этом узнает!
— Но ты не сделала ничего плохого, Мин! — воскликнула ее подруга. — Тебе было одиноко. Этот мужчина помог тебе и поддержал.
Эрмин кивнула и на несколько секунд прикрыла глаза: этого было достаточно для того, чтобы перед ней возникли образы, которые она хотела бы забыть.
«Ничего плохого! — повторила она про себя. — Я вела себя как женщина легкого поведения, как распутница. Я лежала обнаженной в его объятиях, там, в Сент-Эдвиже. Мы не занимались любовью в истинном смысле этого слова, но наши игры были довольно дерзкими!»
Она вновь увидела себя опьяненной от удовольствия под умелыми ласками молодого учителя с удивительными глазами цвета молодой листвы. Придя в отчаяние от бесконечного отсутствия Тошана, она готова была изменить ему, предать свою единственную любовь.
Несмотря на вновь вспыхнувшую между ними страсть и рождение Констана, Эрмин опасалась, что их счастье может в любую секунду разрушиться.
— Я не смогу жить, если потеряю уважение и любовь Тошана, — призналась она. — Мне самой стоило больших усилий смириться с его неверностью.
«Овид мне очень нравился, — подумала она. — К счастью, мы не пересекались с ним в последние два года. Должно быть, он покинул наши места. Тошану лучше никогда не знать о моей мимолетной страсти к этому мужчине».
— Ты вроде проголодалась, а сама ничего не ешь, — заметила Мадлен. — Успокойся, я больше не буду упоминать имени месье Лафлера. Хотя мне это будет непросто, поскольку этот человек всегда защищал наш народ и очень много сделал для детей монтанье, живущих вокруг озера Сен-Жан.
Эрмин взяла ломтик хлеба и кусочек шоколада, на ее красивых губах играла рассеянная улыбка.
— Он был бы тебе хорошим супругом, — ласково сказала та. — Ты решила хранить целомудрие, но ты всегда можешь отказаться от обета безбрачия!