Раздавшийся звук клаксона вернул ее на землю. Они прибыли в Валь-Жальбер: машина уже проезжала мимо монастырской школы.
— Боже, какой кошмар! — простонала Лора. — Я не возвращалась сюда с той ужасной ночи. Смотрите, обычно отсюда был виден наш дом, его красивая зеленая крыша, наш сад, крытая терраса… О нет! Как это жестоко, Эрмин! Ты видела эти почерневшие стены, груды обломков?
— Послушайте, Онезим, — заметил Тошан, — нужно было сначала отвезти нас в Маленький рай.
— Я не знал! Надо было сказать, — проворчал он. — Все молчали в машине, никто меня не предупредил. Сейчас развернусь.
Лора рыдала, спрятав лицо в ладонях. Преисполненная сострадания, Мадлен погладила ее по плечу.
— Бедная моя мамочка! — воскликнула Эрмин. — Прошу тебя, не плачь. Ты жива, дети с папой тоже. Я прекрасно понимаю, как тяжело потерять все свое имущество, но, по сути, это просто материальные убытки, не более.
— Мин права, — добавил Тошан. — Если бы кто-нибудь погиб той ночью, было бы отчего впасть в отчаяние. Не забывайте, Лора, что миллионы людей были уничтожены в концлагерях, а скольких еще разорили, ограбили, отправили в изгнание! Недостойно с вашей стороны так убиваться. Вы отстроитесь заново и забудете об этой трагедии, обставляя и украшая новый дом.
— Хорошего-то мало, — заявил Онезим Лапуант, — поскольку мадам Лора не сможет здесь ничего построить. Говорят, поселок скоро закроют. Поставят сторожа, чтобы перекрыть вход любопытным. Мне, возможно, тоже придется отсюда переезжать либо селиться возле региональной дороги, в малом Валь-Жальбере, как говорит месье мэр.
— Вы в этом уверены? — удивилась Эрмин.
Лора прервала начинающийся разговор криком ярости. Слова зятя возмутили ее до глубины души. Уязвленная, вконец упавшая духом, она не выдержала.
— Я так больше не могу! Не могу! Я только это и слышу со вчерашнего утра. Это невыносимо! Благодарите Бога, мадам Шарден, ваши муж и сын живы. Все не так трагично, мадам Шарден, у вас ведь остались сбережения, и все в том же духе! Я знаю, дорогой мой зять, что при пожаре никто не погиб, и за это я благодарила Бога, стоя на коленях, одна, в больничной часовне. Но я считаю, что имею право оплакивать утрату дорогих моему сердцу вещей, воспоминаний, альбомов с фотографиями, мое и коллекции пластинок, всех наших книг и пары украшений, не имеющих особой ценности, которые я тем не менее бережно хранила, потому что это все, что осталось от моей фламандской бабушки. Добавлю также, месье нравоучитель, что ваши дети выросли в этом доме, что я заботилась об их воспитании, пока вы во Франции играли в героя или любовника… вам виднее! Посмотрела бы я на вас, если бы ваша деревянная постройка в глубине ваших проклятых лесов сгорела, и, прибыв туда, вы обнаружили бы лишь груду пепла. Я рассчитывала жить в своем прекрасном доме еще долго, вместе с Жоссом и Луи, а также, довольно часто, с вашими детьми. Поэтому я разрешаю себе поплакать, погоревать, посетовать, и это вовсе не значит, что зверства нацистов перестали меня ужасать. Всю войну я отправляла посылки в Красный Крест и молилась, чтобы мир вернулся на нашу землю!
Лора замолчала, переводя дух, восхитительная в своем гневе. Тошан обернулся, чтобы взглянуть ей в лицо.
— Простите, — просто сказал он. — Признаю, я был несколько резок.
Онезим остановил машину в шестидесяти метрах от Маленького рая, скромного дома своей младшей сестры Шарлотты. На крыльце тут же появился Мукки. Подросток сбежал по трем деревянным ступенькам с широкой улыбкой на лице. Эрмин, едва выйдя из машины, бросилась к нему.
— Мама! Мама, ты приехала! — обрадовался он.
Лоранс и Мари-Нутта выскочили следом и побежали навстречу своей матери, быстро догнав Мукки.
— Родные мои, как я рада вас видеть! — тихо произнесла она, обнимая всех троих.
Старший сын был выше ее на несколько сантиметров. Она ощутила странную грусть.
— Ты уже совсем взрослый, — заметила она, растерянно разглядывая его. — И такой решительный, серьезный!
— Чересчур серьезный, — заявила своенравная Мари-Нутта. — Мукки постоянно нами командует. И требует беспрекословного подчинения.
— Зато он очень вкусно готовит, — уточнила Лоранс, глаза которой блестели от сдерживаемых слез.
Эрмин поняла, что терзает ее дочь. К двенадцати с половиной годам Лоранс создала немалую коллекцию рисунков, эскизов, набросков и акварелей. Теперь все было уничтожено.