– Насколько я знаю, нет. В последний раз она видела его прошлой зимой, на берегу Перибонки, и, насколько я помню, она рассказывала об этом нам – то есть тебе, Нутте и мне.
– Да, это верно. Боже мой, я не могу прийти в себя! Я не могу смириться с тем, что Киона уехала неизвестно куда, – сокрушенно покачала головой певица. – А Тошана, как назло, здесь нет. Он бы ее нашел. Он ведь сохранил свои связи в местных сообществах индейцев.
Лоранс села возле своего дедушки на табурет. Начав грызть сухое печенье, она добавила загадочным тоном:
– У Овида Лафлера тоже имеются такие связи. Делсен был его учеником. Лафлер дает вечерние уроки возле Пуэнт-Блё. Он даже попросил меня приехать и показать мои рисунки и картины детям из резервации. А еще – научить их основам рисования.
– Ты встречалась с месье Лафлером? – удивилась Эрмин.
– Да, и довольно часто. Здесь, в Робервале. Во время пасхальных каникул и совсем недавно, до нашего отъезда в Квебек. Я восхищаюсь его заботой о нашем народе. Мама, не напускай на себя такой изумленный вид. Все, похоже, забывают, что и в моих жилах течет индейская кровь. Я согласна с тем, что это не так уж очевидно. Однако лично я думаю об этом довольно часто. Тала была моей бабушкой. Мне жаль, что мне не довелось узнать ее поближе.
Упоминание имени Талы было в данном случае не совсем уместным: обстановка в гостиной и так уже накалилась.
– Давайте не будем преувеличивать! – вспылила Лора. – Да, индейская кровь, конечно, но ее ведь очень мало. Твой отец и сам не чистокровный индеец, а метис. Эти разговоры о наследственности меня утомляют. В тебе, кстати, есть и бельгийская кровь, если тебе хочется вспомнить обо всех своих предках, Лоранс.
Лоранс пожала плечами, не осмеливаясь перечить бабушке. Эрмин смотрела на нее, думая о том, что сама она осталась за пределами того маленького сообщества, которое образовали эти три девушки – ее дочери-близняшки и Киона. В течение примерно года Акали – сирота-индианка, удочеренная Мадлен, – уже не входила в это сообщество: Акали, проигнорировав возражения близких ей людей, стала послушницей в монастыре конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей, расположенном в Шикутими.
«Какая Лоранс красивая! – подумала Эрмин. – Она, кажется, похожа на меня, однако у нее, по-моему, более тонкие черты лица, а в глазах порой видны зеленые отблески».
– Завтра я попытаюсь позвонить Тошану во Францию, – громко заявила Эрмин. – Ему следует вернуться сюда как можно скорее. Я не собираюсь позволять Кионе совершать поступки, идущие вразрез со здравым смыслом.
– А как твой муж ее найдет? – спросил Жослин. – Он же не обладает даром ясновидения. Это все равно что искать иголку в стоге сена! Если бы только я остался здесь, а не поехал в Квебек! Малышка тогда не решилась бы удрать черт знает куда.
– Папа, ты об этом ничего не знаешь, – сказала Эрмин. – Мама права в том, что Киона частенько вела себя недисциплинированно, причем и у нас, и в школе, и все из-за того, что она следует своей интуиции.
Лоранс поспешно поднялась. Ее светлые глаза вдруг заблестели.
– Если ты разрешишь мне, мама, то завтра утром я наведаюсь к месье Лафлеру. Съезжу к нему на велосипеде, это недалеко отсюда. Он, возможно, что-то знает.
– Нет, моя дорогая! Если необходимо, я поеду на машине с твоим дедушкой. Одна ты в Пуэнт-Блё не поедешь, нет.
Лоранс сразу же поднялась в комнату, в которой она обычно жила со своей сестрой и Кионой. Усевшись на краю своей кровати, она стала вытирать слезы, навернувшиеся ей на глаза от нервного напряжения.
– Мне это уже надоело, надоело! – прошептала она. – Я буду теперь поступать по-своему. Как это делают Нутта и Киона.
Франция, городок Монпон в департаменте Дордонь, четверг, 13 июля 1950 года
На церкви городишка Монпон семь раз ударили в колокол. Как часто бывало в те времена, когда Тошан участвовал в движении Сопротивления, он пересчитал, какое сейчас время в Квебеке. Сидя на террасе бистро с сигаретой в углу рта, он только что заказал бокал белого вина.
«Сейчас там час пополудни. Солнце, должно быть, уже вовсю светит над озером Сен-Жан. Эрмин, наверное, уже вернулась в Роберваль. Тем лучше: она сможет немного отдохнуть в гнездышке своих родителей. А может, позвонить ей?»
Он слегка улыбнулся, радуясь одной мысли о том, что услышит голос Снежного соловья (как называли его супругу канадские и европейские газеты). Затем его мысли переключились на Эстер Штернберг, которую он ждал, чтобы пойти вместе с ней поужинать. Следует ли ему упоминать об этой молодой женщине в телефонном разговоре с Эрмин? Он очень быстро пришел к выводу, что делать это смысла нет и что он расскажет жене об этой встрече уже после своего возвращения в Канаду, когда будет разговаривать с ней с глазу на глаз. «Мин ведь становится все более и более ревнивой! – мысленно сказал он сам себе. – Зачем беспокоить ее, сообщая ей, что я познакомился с сестрой Симоны?»