— Где же ваш муж? — рявкнул шляхтич, стукнув тростью об пол.
— Ах!.. Да он побежал искать Яся и того бездельника Паневку… Ендрек! А ну, сбегай-ка за круж… за хозяином, хотела я сказать…
Негодяй, не мешкая, кинулся к двери и минуту спустя привел мастера, который весьма неуверенно переставлял ноги; лицо у него было необычайно бледное, а нос, как обычно, малинового цвета.
— Где Ясь? — коротко спросил пан Анзельм.
Дурский взглянул на свою перепуганную жену, ноги у него задрожали еще сильнее, и он смиренно ответил:
— Убежал, сударь, хоть я его любил, как родного сына… Теперь ищу его, сударь, целые дни ищу, да вот… в пивной, здесь напротив, встретились мне три купца из Петербурга и, стало быть…
— Отплачу же я вам, почтенные опекуны! — прошипел пан Анзельм и выбежал из магазина, хлопнув дверью.
— Я опоздал!.. Бог, видно, пренебрег моей жертвой! — шептал шляхтич, спеша в ратушу.
Когда он пришел туда и потребовал, чтобы ему помогли разыскать Яся, один из чиновников заявил:
— Мальчика этого уже ищут. Вчера здесь был некий Паневка и оставил подробное описание личности: лицо круглое, волосы светлые… пальто черное, шапка с козырьком… Никаких особых примет не имеется.
— Меня интересуют не особые приметы, а мальчик!.. — возразил шляхтич и, обещав наградить того, кто найдет Яся, пошел дальше, бормоча: — Интересно, кто этот Паневка. Вероятно, из низшего сословия, но честный человек.
Пан Анзельм обошел все костелы, прося, чтобы с амвона огласили об исчезновении мальчика по имени Ясь, в черном пальто и в шапке с козырьком. Ксендзы с охотой соглашались удовлетворить его просьбу, добавляя от себя, что к ним уже обращался с тем же какой-то невысокий человек с большой головой.
«Сметливый парень, должно быть!» — подумал пан Анзельм о Паневке, не зная, что бедняга — тот самый, кто «не закройщик, а бог, только глуп, как сапог»…
Вернувшись в гостиницу, пан Анзельм кинулся на кровать в глубоком огорчении. Он почувствовал, как по ниточке сострадания прокралась в его сердце крепкая привязанность к сироте.
Второго января, часов в одиннадцать утра, пану Анзельму сообщили, что Яся обнаружили и привели в ратушу. Не прошло и нескольких минут, как шляхтич явился в канцелярию.
Здесь он застал какого-то рабочего, старую женщину, рассыльного и городового, которые толпились вокруг парнишки в черном пальто. Анзельм заглянул ему в глаза и остолбенел:
— Как тебя зовут? — спросил он у странного субъекта.
— Ясь, ваша милость… чтоб меня холера взяла! — ответил юнец с вишневым носом на покрытом синяками лице.
Шляхтич не знал, что и подумать. В тот момент к мальчишке подошел какой-то старый полицейский, зорко глянул ему в лицо, а затем, отогнув воротник пальто, прочитал на подкладке этикетку: «Каласантий Дурский в Варшаве» — и сказал:
— Ну, говори правду, ты обокрал того малыша?..
Пан Анзельм упал на стул, а мальчишка тем временем трещал без умолку:
— Я не обокрал… ей-богу! Он сам мне подарил этот лапсердак… чтоб мне сквозь землю провалиться!.. Он ведь служил у меня, пусть сам скажет… Я его кормил, как родного сына… Но вчера вечером, когда мы с Мартином подрались, так он, сукин сын, взял да и убежал. Чтоб мне не дожить, чтоб мне сгореть…
— Ну, а для чего ты себя именуешь Ясем, когда ты Антек? — продолжал допытываться полицейский.
— Ну да, Антек!.. Я и сказал — Антек!
— Что ты врешь, сволочь!.. Все слышали, как ты себя называл Ясем!..
— Эге!.. — удивленно заметил парень. — Коли так, я, должно быть, оговорился.
Антек был хорошо известен полиции; принесли его личное дело, из которого явствовало, что уличный мальчишка неоднократно подвергался аресту. Один раз — за то, что пытался заткнуть трубки фонтана перед почтой; другой — за то, что вышиб камнем стекло в омнибусе; потом — за то, что обокрал пуделя, отняв у него ошейник и намордник; потом — за то, что непристойно вел себя на улице, за то, что отвинчивал медные дверные ручки, за то, что при участии какого-то солдата учинил скандал в шинке… У пана Анзельма волосы встали дыбом, когда он сопоставил юный возраст хулигана с несметным множеством его проступков!
В результате рабочий, старая женщина, рассыльный и городовой, отыскавшие мальчишку, ушли не солоно хлебавши.
Почти в ту же самую минуту пану Анзельму сообщили две новости. Во-первых, что честный Ендрусь, ученик Дурского, обвиненный в краже у мастера, уже занял в ратуше ложу для почетных граждан со стороны Даниловической улицы. Второе известие было тревожное: кто-то высказал предположение, что Ясь утонул, так как в тот момент, когда на Висле треснул лед, раздался чей-то крик.
По просьбе пана Анзельма, для выяснения достоверности этого известия, во все концы города разослали депеши: оказалось, что лед на Висле треснул на участке между Варшавой и Прагой, а крик в эту самую пору слышали за Вольской заставой. Доказано было также, что кричал не Ясь, а некая Магдалена Робачек, избитая мужем Валентием Робачеком, поденщиком, который отличался пристрастием к спиртным напиткам.
Когда все сомнения разъяснились, наиболее удовлетворительным образом, отчаявшийся шляхтич оставил ратушу и несколько часов подряд бесцельно скитался по улицам. Прошел Старе Място, побывал на Новом Зъязде, бродил по варшавскому берегу Вислы и только часов около шести вечера повернул назад к гостинице.