Чтоб Драминский мог ревновать ее к нему, это ей и в голову не приходило, она слишком хорошо его знала, чтобы заподозрить в этом. Но происходило нечто из ряда вон выходящее. Муж Адольфины беспрерывно выходил наведываться о Мечиславе, бегал то к Мартиньяну, то на Францисканскую улицу и наконец узнал с изумлением, что Орденский разошелся с женой. Наконец пан Драминский заявил, что Мечислав простудился. Жена вспыхнула.
— Уже несколько дней, — воскликнула она, — ты городишь чепуху и хочешь, чтоб я поверила; плетешь вздор, и изворачиваешься. Я этого не могу больше выносить. Говори мне сейчас же, что стряслось с Мечиславом? Я тебе приказываю.
— Милая моя, — отвечал пан Драминский, — если б ты дала мне слово, что выслушаешь спокойно, я готов все тебе рассказать, потому что это душит меня самого.
— Я буду спокойна. Говори!
Пан Драминский начал с рассказа об ужине. Жена слушала С раскрасневшимся лицом и сверкала глазами. Но когда дело дошло до вызова, она вскочила, не дала ему закончить и воскликнула, ломая руки:
— Мечислав убит! О, я несчастная, убит!
Несмотря на свое образцовое терпение, пан Драминский почти оскорбился при виде этой чрезмерной чувствительности, но любовь к жене осилила как-то это мимолетное оскорбление. Адольфине становилось дурно.
— Но он не убит… Бога ради, успокойся!
— Ранен?
— И не ранен, клянусь Богом! — отвечал пан Драминский. — Если б со мной это случилось, ты не пришла бы в большее отчаяние.
Адольфина молча кинула на него взгляд, которого он не понял.
— Рассказывай, что случилось?
— Что случилось? — сказал пан Драминский, приходя в себя. — Мечислав, не умея стрелять, убил Бюллера, вот и все.
— И хорошо сделал! — воскликнула Адольфина.
— Но этим не кончилось: вследствие того что Бюллер рассказал Мечиславу о Серафиме, они разводятся.
Адольфина обеими руками схватила за руку мужа, который в этот момент поцеловал ее.
— Ты говоришь, они разводятся? В ее глазах сияла радость.
— А тебе весело, что они разводятся? — спросил он.
— Мне? Конечно, — отвечала жена, — он, вероятно, мучился с ней, а так лучше. Ноги моей у нее не будет, — прибавила она, помолчав немного.
— И моей тоже, — молвил пан Драминский. — Оказывается из слов Бюллера, а мне искренно жаль этого безумца, что Серафима многое, многое изведала в жизни.
Это замечание мужа вызвало улыбку у Адольфины.
Удивительнее всего было то, что Адольфина почти поправилась. Не слишком ли уж близко она принимала к сердцу все это дело?..
"Какие странные существа эти женщины, — думал пан Драминский, — какие нервные, словно из одних только нервов. Им только бы чем-нибудь заняться, и являются силы и здоровье. Адольфины не узнаешь и только потому, что ей есть чем заняться. Этот того убил, — прибавил, он, пожимая плечами, — та покинула этого — есть о чем говорить, расспрашивать, толковать. Моя Адольфина добра, но такая же женщина как и другие".
И добряк Драминский улыбнулся своему счастью.
Условились о разводе. Прошение от имени пани Серафимы подал один из знаменитейших адвокатов, имевший большие связи. Мечислав добровольно согласился всю вину и все печальные последствия разрыва брака принять на себя. Он сразу заявил, что готов на все, чем можно обеспечить Серафиме и ее спокойствие, и доброе имя. Предложенную ему еще раз, но уже адвокатом известную сумму, а потом пожизненную пенсию он отверг решительно и с презрением.
Не имея надобности дольше скрываться, так как делу поединка секунданты Бюллера дали такой оборот, что графа похоронили как самоубийцу, Мечислав переехал на Францисканскую улицу, в прежнюю квартиру, решившись оставаться там, пока не подыщет какого-нибудь занятия. Он не мог отказаться от того, что подарила ему жена. Он оказался в несколько смешном положении, при своей бедности обладая пышным гардеробом и множеством совершенно бесполезных вещей. Грустные это были воспоминания о днях, которых он стыдился; он, однако, не решился продать все это сразу. Вскоре, однако, появилась необходимость, надо было жить, а он не хотел никому быть в тягость.
Рассчитывая, что доктор Вариус сдержит слово и выхлопочет ему место в университете, он отправился к зятю. Профессор со времени поединка переменил как-то отношения к Мечиславу и начал побаиваться его, не выказывая этого.
При первом намеке о службе в университете он скривился.
— Теперь поздно, — отвечал он, — хлопотать об этом; было подходящее место, но его уже заняли. Впрочем, для вас, пан Мечислав, не было тут ничего особенно интересного. Вы должны думать о приобретении независимости, о деньгах, а здесь этого вы не достигли бы. Поезжайте как можно дальше, где врачей как можно меньше. Да, как можно дальше. Я могу похлопотать о казенном месте.