— Кто там?
Оставив Людвику, словно оцепеневшую в темноте, экономка смело приотворила стеклянную дверь и ответила:
— Это я, это я!
В тот же момент она крепко заперла ее и увела Людвику, которая дрожала от негодования. Панна Евгения только сказала:
— Надеюсь, что вы мне не измените.
После этого она убежала.
Оставшись одна, Людвика решила немедленно уйти из дома. Не задумываясь над последствиями, она схватила пальто, накинула платок и пошла через пустые комнаты к лестнице. Было около полуночи, люди спали, ключи торчали в замках, так что двери можно было открыть; ее никто не видел и не слышал. Она беспрепятственно спустилась с лестницы. Дверь подъезда была закрыта, однако Людвика с Удивлением убедилась, что ее позабыли запереть на ключ или кто-нибудь оставил незапертой. Не запирая ее, она вышла в пустой переулок и побежала, куда глаза глядят. Только на другой улице она осмотрелась. Она стояла на улице, смежной с Францисканской, в чем убедили ее старинные стены. Через четверть часа она могла быть в прежней квартире. Сердце у нее сильно билось; ее пугала тишь и пустынность улиц, но необходимо было спешить. Ей попались навстречу лишь несколько мужчин, возвращавшихся из ресторана, но она бросилась в другую сторону и побежала. Когда она очутилась у знакомого дома, то едва не упала и вынуждена была опереться о запертую калитку. Не раз ей случалось возвращаться так поздно от пани Серафимы и потому она легко нашла колокольчик и начала звонить изо всей силы. Дворник не скоро встал и отворил. Удивленный, он не узнал ее сразу и, только приглядевшись к прежней жилице, впустил ее, не понимая, зачем она пришла в такую пору.
Людвика взбежала по лестнице и начала стучаться в знакомую дверь. У Мечислава еще горел огонь. Выбежала старуха Орховская, и на пороге другой двери показался и Мечислав. Узнав сестру, он несколько секунд оставался в оцепенении, потом с испугом бросился к ней. Бледность Людвики, изнеможение, безгласность, испуганный взор и движение, с которым она бросилась со слезами на грудь к брату, еще больше встревожили Мечислава и Орховскую. В такой час видеть ее здесь одну, едва прикрытую платком, в домашнем платье, все это говорило о какой-нибудь печальной неожиданности.
— Что с тобой? О Боже мой! — воскликнула Орховская. — Что с тобой, милая Люся?
Людвика еще не могла отвечать и опустилась на ближайший стул. Мечислав взял ее за руку.
— Людвика, успокойся, — сказал он. — Ты под моим покровительством, у нас, в безопасности. Как же ты сюда дошла, одна, в такую пору?
— Сама не знаю, — отвечала слабым голосом Люся. — Я должна была уйти из того дома.
И со слезами она рассказала брату, что вынуждена была оставить мужа и дом, оскорбленная гнусным поведением.
— За это он мне ответит! — воскликнул Мечислав. — Но тут нет ничего дурного, ты намучилась достаточно. Хорошо же, по крайней мере, что кончилось. Можно было предвидеть нечто подобное.
Людвика долго не могла успокоиться, но потом рассказала всю свою историю и зрелище, свидетельницей которого была.
— Что же мне было делать? — прибавила она. — Терпеть, смотреть на эту мерзкую жизнь и унизиться до роли служанки, над которой насмехаются?
— Нет, сто раз нет! — воскликнул Мечислав. — Но позволь сказать тебе, Люся, что ты сама виновата, будучи ослеплена до того, что решилась добровольно выйти за этого человека.
— Добровольно! — повторила Людвика, смотря на брата. — И ты мог думать, что я сделала это по собственному желанию!