— Однако ж не без ведома тети? — шепнула Люся, боясь за последствия.
— Право, не знаю, известно ли маме, что я уехал.
— Но, пан Мартиньян! — воскликнула Люся. — Как же вы могли подвергать себя последствиям этого шага? Ведь им известно, что мы здесь живем, они легко догадаются, что вы были у нас, и сколько будет неприятностей.
— Для вас, кузина? — прервал Мартиньян.
— Нет, для вас.
— Як ним готов, — спокойно отвечал юноша. — Я хотел видеть вас во что бы то ни стало. Панна Адольфина напугала меня, и я пришел бы из Бабина пешком, чтоб только видеться с вами.
Люся снова сильно покраснела: дрожащий голос Мартиньяна обнаруживал столько истинного чувства, что не сжалиться над страданием юноши и не быть ему благодарной — девушка не могла. Она протянула ему руку.
— Ах, что будет, когда ты возвратишься! — проговорила она невольно.
— Будь что будет, но я видел вас, кузина, и я живу…
Он наклонился с полными слез глазами к ее руке. Люся не смела вырвать ее… Она сама пожала ему руку и заплакала.
К счастью, быстрые шаги Мечислава вывели ее из затруднительного положения. Мечислав, узнав уже от Орховской о приезде брата, бросил принесенные книги и поспешил поздороваться с ним, но на лице его отражалось беспокойство. И он, подобно Люсе боялся последствий этой юношеской выходки, а еще более подозрений тетки, что Мартиньяна завлекали и хотели вскружить ему голову. Вся вина должна была лечь не на Мартиньяна, но на бедную Людвику и ее брата. Ему была тяжела даже мысль о таком подозрении. Встреча была искренняя, но не без смущения. Mapтиньян должен был это почувствовать и готов был удалиться. Тревожное выражение на лице Мечислава беспокоило его.
— Пойдем ко мне, — сказал последний, — не будем мешать Люсе. Не правда ли, — прибавил он, обращаясь к сестре, — вы должны быть сегодня у пани Серафимы?
Хотя у нее и не было этого намерения, однако послушная сестра поняла брата и утвердительно кивнула головой.
И Мечислав, взяв Мартиньяна под руку, повел его в свою комнату. Вид этой комнатки, в которую Люсе почти был запрещен вход, почти испугал деревенского жителя. Кроме книг в ней был множество костей, банок, таинственных инструментов и разны медицинских принадлежностей. Надо было освободить от них стул чтоб посадить гостя. Мечислав ходил беспокойно.
— Как же ты вырвался? — спросил он.
— Очень просто, приехал из дому, потому что уже несколько недель я живу в Занокцицах, отданных мне родителями.
— И ты сказал, что уезжаешь?
— Не было надобности.
Мечислав замолчал и нахмурился.
— Мартиньян, — проговорил он через минуту, — мне приятно видеть тебя; но как же ты не подумал, что причина этого посещения припишется нам?
— Отчего же вам? — возразил юноша. — Я этого не понимаю.
— Пойми наконец меня. Тетенька заподозрила Люсю, что она кружила тебе голову; предположение это необоснованно, хотя и простительно матери единственного сына, но мне не хотелось бы придавать ему правдоподобия.
— Перестань, Мечислав, ты отравляешь мне единственную счастливую минуту в жизни.
— Любезный Мартиньян, я должен отравить тебе ее, потому что имею обязанности по отношению к сестре, так как дело идет о ее добром имени. Если мать не знает, что ты уехал и намеревался быть у нас, я не могу принимать тебя в своей квартире.
Мартиньян вскочил с досадой.
— Я могу делать, что мне угодно! — воскликнул он.
— Хотя бы и так, но ты зависишь от родителей, и без их ведома…
— Мечислав, ты, может быть, шутишь, чтоб помучить меня.
— Будем говорить серьезно. Тут дело идет о сестре. Ты не умно сделал, что приехал.
Неизвестно, чем окончился бы этот спор, если б не постучались громко в дверь. Мечислав подбежал к ней.
— Я не вхожу, потому что нельзя, — отозвался женский голос, — но знаю, что у вас в гостях двоюродный брат. Без малейшей отговорки, не слушая никаких в мире извинений относительно костюма и времени, беру вас всех к себе.
— Но… — проговорил Мечислав.
— Прошу, приказываю, требую и не слушаю!
Мартиньян, хотя и не знал, кто и куда приглашает, вырвался почти силой и представился пани Серафиме. Он хотел сделать так, чтобы Мечислав не отговаривался, и выиграть часа два общества Люси, от которой завтра безжалостный брат мог оторвать его.
— Имею честь представиться — Мартиньян Бабинский, — сказал он, — и прошу извинения за свой дорожный костюм. Мне не хотелось бы потерять ни минуты из свидания с родными, тем более, что я здесь очень не надолго и с удовольствием принимаю приглашение.