— Я не больна, а пришла по важному делу, — отвечала Люся твердо. — Прошу отнести профессору мою карточку и сказать, что мне необходимо с ним видеться.
Слуга подчинился повелительному тону и пошел с докладом, а через минуту возвратился и попросил девушку в гостиную.
Комната была убрана в строгом стиле, но довольно пышно. Несколько дорогих картин, мебель черного дерева, бронза, ковры, мраморные, мозаиковые столы — по большей части подарки пациентов, — все это было искусно подобрано. Бледное лицо Вариуса на этом фоне казалось привидением. С поклоном и потирая руки, подошел он к панне Людвике и указал ей место на диване; на губах его играла насмешливая улыбка.
— Господин профессор, — сказала смелым голосом Люся. — Вы догадываетесь, что привело меня к вам?
— Догадаться нетрудно, но я не мог надеяться на это счастье, тем более, что шаг ваш положительно напрасен.
— Позвольте! Перед вами двое несчастных существ, двое сирот… Неужели сердце ваше не знает сожаления?
— Панна Людвика, — отвечал профессор мягким голосом, — обязанность моя на экзаменах не иметь жалости ни к одному, чтоб не погубить тысячи. Сострадание было бы здесь грехом. Самонадеянный и незрелый брат ваш, будучи выпущен с дипломом, убивал бы людей… Я должен иметь сострадание к ним, а не к нему. Он ничего не знает.
— Человек, которого признавали наиспособнейшим?..
— И способности его погубили, потому что придали ему гордость и самонадеянность, — прибавил Вариус. — Ему необходим был сильный урок.
— Господин профессор, допустим наконец, что было так, я как сестра, отлично знающая его, с этим согласиться не могу, — наказать его частным образом было бы добросовестно, но унизить публично и незаслуженно мог только тот, кто желал мщения.
Девушка проговорила это с жаром. Вариус нахмурился.
— А если б и так? — возразил он. — Я ведь человек… не таюсь. Я приписываю ему, что он у меня, у старика, отнял то, что было последним счастьем или мечтою счастья в жизни… Почему же мне было не уничтожить червяка, который кусал меня?
— Разве же это благородно? — спросила Люся, смотря с беспокойством на своего собеседника.
— Не знаю, но это естественно, — отвечал Вариус.
— Допустим, — прервала девушка, — что это могло быть возможным вчера, но разве сегодня вы не пожалели об этом, одумавшись?
— Я никогда не жалею о том, что сделал, не отрекаюсь от того, что сказал, не сворачиваю с дороги, на которую ступил. Хорошо ли это, или дурно, человек должен быть логичным, а иначе будет слабым.
— Знаете ли вы, господин профессор, что это приговор голодной смерти нам обоим? — спросила Люся.
— Не знаю, у вас есть друзья… это преувеличение; но если б и так было, какое мне дело до этого?
Он встал и прошелся по комнате.
— И ничто не может склонить вас к перемене, к исправлению зла, которое вы нанесли нам сознательно?
Профессор прошелся снова, поворотил к девушке холодное, мраморное лицо, раскрыл рот, словно хотел сказать что-то и вдруг удержался.
— Господин профессор! Неужели моя просьба… И Люся опустилась на колени, сложив руки.
— Умоляю вас, сжальтесь, — продолжала она. — Спросите своей совести — благородно ли это?
— Встаньте! — воскликнул Вариус. — Поймите меня, что сильная страсть извиняет даже преступление.
— Страсть? В ваши лета? При ваших познаниях, уме!
— Страсть не проходит с летами, ее не уничтожает наука, не осиливает рассудок, страсть — болезнь… И я болен.
— Господин профессор…
— Вы знаете, что я вас люблю! Брат ваш вырвал у меня единственное сокровище, которым я хотел обладать и обладал бы…
— Брат мой поступил, как повелевала ему совесть, — возразила Людвика, постепенно воспламеняясь. — Мое сердце не свободно… Я…
— Э, ребячество, знаю! В вас влюблен двоюродный брат… Это детское ухаживание… Что же мешает… Муж уничтожает воспоминание этих поэтических мечтаний… Я не боюсь кузенов… а сердце приобрел бы.
— Или, может быть, вы взяли бы меня без сердца? — прибавила Люся.
— Ибо уверен, что оно оборотилось бы ко мне, — сказал насмешливо профессор.
— Стало быть, моя рука могла бы заплатить за… брата?
— Без сомнения.
— И вы обещаете мне заняться его судьбой, исправить все?
— Ничего нет легче.
Люся протянула дрожащую руку и устремила на него пылающий взгляд.
— Вот вам моя рука, — сказала она, — даю слово, а слово мое неизменно.
Неожиданный этот оборот, казалось, почти испугал Вариуса, который как бы сперва не знал, что делать, но потом схватил протянутую руку и поцеловал ее.