– Кто, я?.. Но почему вдруг «мертвая душа»? – удивился Постников.
– Да кто же ты еще-то? – хамил жирдяй. – Банкоматов нет. И банков никаких здесь нет. И поезда не будет, не жди!
Проинформировав собеседника таким манером, толстяк повернулся к нему спиной и с новой энергией нырнул в свою титаническую сумку, как будто собираясь в ней устроиться на зимовку.
Под сводами зала проплыл нежный аккорд, и с потолка затем было сказано:
– Скорый поезд «Сырой Брод – Баллибей» задерживается на неопределенный срок, причина – неприбытие поезда. Пассажиров с детьми приглашает комната матери и ребенка, действующая в круглосуточном режиме. Свободных мест в привокзальном отеле, к сожалению, не появилось.
Постникову стало ясно, чего здесь не хватало. В мешанине вокзальных шорохов, слов и шарканья недоставало самого главного, словно шампура в шашлыке – стука вагонных колес и волн шумного воздуха, расталкиваемого составом. Ведь не может быть, что поезда здесь бесшумные.
Путь к вокзальной уборной пролегал вдоль шеренги автоматических пригородных касс, похожих на никелированных одноруких бандитов из Лас-Вегаса. Только ни один бандит почему-то не работал и, похоже, все были обесточены напрочь. В полумраке над кассами светился, словно готический витраж, единственный голографический плакат высотой метра в два с половиной. На плакате сияло знакомое лицо – человек лет пятидесяти, и рядом шли его слова:
«Мы сами!
Модератор Элайджа призывает граждан Республики Остров голосовать за полную автономию и экономический рост.
В единстве – к единой цели!».
Постников не стал останавливаться, чтобы лучше изучить лицо кровавого диктатора (если верить СМИ демократических стран) Ильи Ефремова. Впереди уже виднелась нужная дверь. Он вошел в мужскую уборную и решительно шагнул к умывальнику. Глянув на себя в зеркало над раковиной, Постников вздрогнул. В приглушенном свете светодиодных ламп на него уставился жутко изможденный человек неопределенного возраста, скорее дряхлый, чем пожилой, с нездоровой бледной кожей, с многодневной бесцветной щетиной, с затравленным и равнодушным выражением лица. Он был одет в поношенную и обмятую спортивную куртку, под которой проглядывала несвежая футболка и еще целый ворох всевозможного тряпья, явно натянутого для тепла. На плечах лежали две ярко-желтые синтетические лямки, а за спиной обнаружился довольно тощий и нисколько не тяжелый рюкзак для детского загородного пикника. Отрицать очевидное было бы глупо: человек в зазеркалье оказался матерым бомжом.
– Да уж, – сказал Постников своему двойнику, – красота – это страшная сила!
Все же холодная вода из-под крана – это, доложу вам, вещь! Утершись бумажными салфетками и напихав таких же в рюкзак про запас, а заодно с ними прихватив еще два небольших куска железнодорожного мыла, Постников выбрался из туалета, толкнул выходную дверь зала ожидания и оказался на полупустом перроне. Его обступило раннее утро, солнце висело еще низко и в полусне ленилось за крышами. Теперь он знал, где находится восток.
Оглядевшись (мало ли где ходит милицейский патруль), он двинул заурядной обывательской походкой вдоль железнодорожного пути навстречу незаметно всплывающему солнцу.
Утренний воздух еще не прогрелся как следует, и было зябко. Еще оказалось, что Постников шел на восток не один. Одиночки, пары и целые семьи также отправились в путь с утра. Пройдя сотню-другую метров, он догнал целый табор – семейство числом не меньше дюжины домочадцев. Ярких расцветок пожитки были свалены цыганской грудой на багажной тележке и старательно примотаны бечевкой, а на самом верху горы, на чемоданах и узлах, аристократично покачивалась пожилая женщина с грудным младенцем на руках. Она курила сигарету и отворачивалась в сторону, чтобы пепел не попадал ребенку в глаза. Старуха недоверчиво покосилась на Постникова разбойничьим карим глазом и показала ему желтый и костлявый средний палец. Тележку толкал чернявый парень лет тридцати, а за ним следовали его жена с волосами цвета фуксии, тоже с младенцем на руках, и еще несколько человек разновозрастных детей, и все были увешаны сумками.
Топая вслед за ними, Постников услышал рыдание не рыдание, а душераздирающий плач: – А-ха-ха, гыыыы!..
Но это оказался вовсе не всхлип, а смех. Все же удивительно устроен человек: иной раз и объяснить нельзя, почему он сразу соображает, что смеются ни над кем иным – а как раз над ним лично. Смешливый весельчак, судя по его одежде, состоял в должности перронного носильщика, а его красноватая и щекастая физиономия подсказывала, что досуг он беззаветно посвящал одной излюбленной цели. Именно таков был красавец, что трясся в пяти шагах, его просто скрючило в дугу, но при этом он показывал на Постникова пальцем, что было само по себе, согласитесь, невежливо.