Она, к счастью, не опоздала. И Лева оказался на высоте — успел, издали заприметив бордовые сапоги, перевести для верности взгляд на клетчатый шарф и шагнуть навстречу:
— Здравствуйте.
Толпа схлынула, и стоять посреди платформы стало нелепо. Невольно подражая своему молоденькому шефу, самым вальяжным тоном, на какой он был способен, Лева небрежно бросил:
— Как насчет чашечки кофе? — и сам собой залюбовался.
— С удовольствием.
Все разворачивалось как нельзя лучше, к тому же при ближайшем рассмотрении “старший инженер ООО “Алмаз” Лукьянова Ольга Александровна”, как значилось в визитной карточке, оказалась очень миловидна. Они медленно шли по Никольской, еще полной людьми, спешащими за новогодними подарками по традиции в ГУМ, свернули в переулочек, где сразу же угодили в огромную лужу:
— Стоило ждать, пока сапоги просохнут, — засмеялась Оля. — Так я жажду удовлетворить свое любопытство. Мы же встретились не кофе пить, а нетелефонные темы обсуждать, по всей видимости, составляющие государственную тайну и зашифрованные для конспирации под русские народные сказки, так?
— Конечно-конечно. Так вот: “Жили-были дед да баба и была у них…” Продолжайте.
— Ну, наверное, курочка-ряба.
— Так точно. Что дальше было, помните?
— “Снесла курочка яичко, не простое, а золотое”…а-а, я поняла. Вы с женой не поделили фамильное пасхальное яйцо работы Фаберже.
“И с чувством юмора у нее порядок”, — отметил Лева, косясь на почти правильный профиль спутницы.
— Ах, если бы мы делили такие ценности. Так вот: “Дед бил, бил — не разбил, баба била, била — не разбила…”
— “Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось”, — если я точно цитирую.
— Все правильно, а теперь начинается самое интересное. Но мы пришли.
Симпатичное кафе помещалось в довольно глубоком подвальчике, куда вела крутая деревянная лестница с резными перилами. Вдруг на одной из последних ступенек Оля оступилась, вскрикнула, с размаху пролетела оставшиеся и нелепо приземлилась у ног величественной дамы-метрдотеля.
— Вы ушиблись? — глупо улыбаясь, спросил подскочивший Лева.
Оля сидела на полу, терла правую лодыжку и пыталась улыбнуться:
— Как увижу вас — падаю.
Дама-метрдотель уже кликнула здоровенного охранника, и они хлопотали вокруг Оли, помогая ей встать.
— Как бы я чего не сломала, — морщась от боли, сказала она.
Лева совершенно растерялся, весь его тщательно наведенный лоск вмиг слетел и он спросил, обращаясь почему-то к даме-метрдотелю:
— Что же делать?
— Ехать в круглосуточный травмапункт, что же еще. — И как несмышленому дитю стала растолковывать: — У нас, сами понимаете, центр, работаем допоздна, так что всякое бывает. Дорожка туда проторена, а шофер всегда дежурит. Позвать? Если все в порядке, возвращайтесь ужинать, я столик придержу.
Травмапункт был довольно далеко, где-то за Белорусским вокзалом. Оля еле доковыляла до машины, опираясь на Леву, и с трудом устроила ногу, усевшись на заднем сиденье.
— Выпили кофе…
— Да ладно вам, лишь бы перелома не было.
— Да, Новый год на носу.
Так они и ехали, перебрасываясь ничего не значащими репликами, кое-как добрели до кабинета. Шофер, увидев очередь, присвистнул:
— Нет, дорогие мои, ждать столько не могу, мало ли что там у нас приключится. Место тут бойкое, поймаете машину.
Лева расплатился, успокоился, что денег довезти ее до дому, даже если она живет у Кольцевой дороги, хватит, и присел рядом с Олей на казенную банкетку.
— Болит?
— Угу.
Перед кабинетом сидела огненно-рыжая дамочка, опрокинувшая кипящий чайник. Она качала больную руку, как младенца, и тихо поскуливала. Рядом примостилась упавшая с табуретки старушка, которую привез слегка подвыпивший зять, повторявший время от времени: “Что же вы, мамаша, сами-то за вареньем полезли. Сказали бы мне”, — а она, несмотря на боль, гордо озиралась: все ли слышат, какой у нее зять заботливый, поправляла съезжающий пуховый платок и бросала на публику: “Ничего, милок, подлечат, опять буду бегать”. Прямо перед ними в очереди был тощий долговязый мужик, который подробно рассказывал каждому в отдельности, как он шел по двору и вдруг “что-то шмяк на голову — думал, кирпич, каюк, стало быть, а это сосулька здоровенная. Голова трещит, но я не я буду, если на них, гадов, в суд не подам”. Для вящей убедительности он то прикладывал к виску тающую на глазах сосульку, “говорят, надо сразу холод”, то размахивал ею, разбрызгивая капли и грозя местным коммунальным службам.