Ольгу резануло это “промотавшиеся отцы”, оскорбил спокойный, отвлеченный тон Левиных ученых рассуждений. Для нее не было “отцов и детей” , были “папа и я”, причем не реальный, живой папа, а та урна, которую она отвезла на кладбище в пакете, на котором при каждом ее шаге гримасничала ослепительно-пошлая красотка. Почему-то у нее не хватило сил выбросить пустой пакет в ближайшую урну, она привезла его домой и, тщательно сложив, засунула в шкаф, под стопку банных полотенец. С трудом сдерживая глухую ярость, она все же прервала Леву на полуфразе:
— Скажите, Лева, у вас есть родители?
— Да.
— Потому вы и можете “работать над проблемой”. — Она все больше распалялась. — Вы, извините, беситесь с жиру. У меня вот совсем другая проблема — с десяти лет нет матери, а теперь вот и отца. Проблема сиротства — это вам не “отцы и дети”!
— Но, согласитесь, что “отцы и дети” — проблема всеобъемлющая и, между прочим, вечная, — пытался он защитить науку, но где уж там доводы логики против женских эмоций.
В это время спасительно зазвонил телефон. На этот раз разговор был короткий, но Лева как раз успел справиться с посудой и оценить, что и мыть Олину кастрюлю одно удовольствие. Дела исчерпались, возникла вдруг какая-то неловкость, в воздухе повисло взаимное раздражение, и Лева поспешил в переднюю одеваться. “Спасибо” — “До свидания”, и они расстались, вновь ни о чем не условившись.
11
Тридцатое декабря — день полурабочий. Еще до обеда прибежали девочки-наборщицы, помогите, Лев Васильич, подвигать мебель, потом — открыть консервные банки, сбегать в ближайший ларек за минеральной водой — какая уж тут работа! Сначала Леву раздражала эта суета, но потом он поддался общему беззаботному гомону, стал шутить, раздавать направо и налево комплименты принарядившимся женщинам, когда уселись наконец за стол, с удовольствием выпил водочки и окончательно расслабился. А слушая длинноватый для тоста доклад шефа об итогах года, где его личные заслуги были оценены весьма высоко, даже загордился, и настроение пришло в полную гармонию со всеобщим весельем. Через какое-то время народ постепенно начал рассасываться, первыми, как водится, потянулись к выходу матери семейств, за ними пожилые язвенники, уже и так позволившие себе чуть больше своей праздничной нормы, и остались одинокие или же намертво закованные семейными узами и сейчас отрывающиеся “законно”. Рядом с Левой оказалась миловидная библиотекарша Настя, толковая и аккуратная. Говорили, что ее с маленьким ребенком бросил муж. Она усердно накладывала ему салаты, всякую рыбку-колбаску, а он поймал себя на том, что невольно примеривается, приглядывается, кто-то уже шепнул ему на ухо, не теряйся, мол, и он понял, что на него с недавних пор все смотрят совершенно по-иному. Забавно. У жены его бывшей тоже наверняка выпивон, она теперь свободная женщина, молодая, как пишут в брачных объявлениях, “материально независима, жильем обеспечена”. А он — как раз наоборот. Лева слегка опьянел, лица подрасплывались, и остатком трезвого сознания он отметил, что его план всех пересидеть и еще кое-что внести в заветную дискеточку, едва ли удастся выполнить, тем более, что народ остался стойкий, пока все запасы не иссякнут — не разойдется, а там, глядишь, и на уголок сбегают.
Лева заскучал. Сам по себе процесс выпивки никогда не был ему в радость, так — “с устатку”, “для сугреву”, “за компанию”, не более того. Захотелось домой, но тут же пришла мысль, что дома у него нет, он, в сущности, бомж, полупустая чужая комната, в которой заперта чужая собака (сосед почему-то так и не объявился), грязная кухня с приметами коммунального быта и какие-то люди, менявшиеся так быстро, что он имена не всегда успевал запомнить. Вчера, кстати, один подошел и сказал безапелляционно: “Скидываемся по стольнику на Новый год”, и Лева отдал последнее из щедрого Олегового займа, который, между прочим, обещал сегодня вернуть.
Лева тихонько улизнул, договорился с Олегом о встрече на том же месте у метро и вышел на улицу. Москва напоминала город, ставший жертвой наводнения — шагнуть с тротуара, не утонув по щиколотку, было невозможно, машины обдавали прохожих залпами брызг пополам с комьями грязи, а Деды Морозы на рекламах подмигивали Снегурочкам, насмехаясь над жалкими попытками людей сохранить приличный вид.