Они, сияющие мушаафиры, стремятся к Смерти и в ней видят единственное освобождение, естественную и единственную возможность возвратиться в мертвую утробу их Земли!
Я, Терц Децимоль, безвольный фальф, безголосый Слуга Экзархали, видел, как распространяется влияние фанатиков на народ!
И видел в живописуемой ими картине собственный Портрет! И понял, что они описывают себя!
Из незначительного подпольного агитационного блока, члены которого вынуждены скрываться по причинам проповедуемой терпимости, они стали заметной прессинг-кооперацией с множеством щупалец. Настроения их овладевали теми, кто опасался за жизни своих сыновей и дочерей, за семьи свои, за культурное наследие фальфского народа, за будущее нашей расы, в конце концов.
К ним проявляли сочувствие и финансировали их деятельность богатые коллекционеры, их влияние росло!
Я сделался Глазами и Ушами Великой Экзархали, что противостояла им, фанатикам!
Служба и положение требовали от меня беспрекословного подчинения экзарху, молчания, послушания и дисциплины, требовали от меня знаний, которые я употреблял, и я был направлен в тайномол аби-хайят, чтобы шпионить за ними там…
– …но я, Терц Децимоль, предчувствуя то, что грядет, не предостерег служителей тайномола об опасности!
Маррак смотрел в темные глаза фальфа, а затем поднялся и шаркающей походкой направился в кладовую Храма, откуда принес, сунув подмышку и обхватив его рукой, пиротехническое изделие в красочной обертке с разноцветными звездами, а в другой же руке держал миску с зажженной свечой.
Маррак поставил ракету перед Терц Децимолем и сказал, чтобы он зафиксировал ее в направляющей трубе для запуска фейерверков, а фитиль поджег.
– Но для чего этим заниматься? – спросил фальф.
– Это, знаешь ли, тоже вид Добродетели!
Терц Децимоль сказал:
– Ибо Пояс Горизонта – есть мольберт мой, а свод небесный – холст для красок…
И они зафиксировали ракету в трубке, к которой был подсоединен незатейливый механизм, Маррак покрутил рычаги, задав угол запуска, а Терц Децимоль зажег фитиль, оба отступили подальше.
И ждали, фитиль наконец прогорел, вспыхнуло что-то… но неудача.
Маррак выругался по-брусбартски, затем стал гадать, испортились ли за годы простаивания соли хлорных кислот или отсырели опилки сернистых соединений сурьмы, а может, владыка Дыхания Сааддиф не благоволит им сегодня?
Маррак провел следующий период времени между механизированным Вдохом и Выдохом за тем, что приобщился к Дыханию, а выйдя из него, возвратился к Терц Децимолю.
Но фальфа не обнаружил. Зато услышал, как блеющие звуки издают неподалеку козы, и в курятнике шумят куры.
Маррак прошел в комнаты, где на соломенной циновке, сложив ладони на животе, недвижно, со смеженными очами, лежал Терц Децимоль безо всякого выражения и напряжения на темнокожем лице.
Маррак немедленно понял, что фальф – умер, но испугался тому, что не знал, как похоронить его.
Однако Маррак поразмышлял о словах фальфа. Из кладовой он принес лопату и ушел за стены Храма.
Храм Сааддифа располагался на отколовшемся от безжизненного с виду плато останце, дальний от полярного круга край которого, казалось бы, соприкасался с атмосферами иного порядка, чем здесь. Там, на хорошо освещенном и доступном ветрам участке, обращенном к центру мировой чаши, воцарялась жизнь, словно кто-то прошелся кистью несколько раз и яркими красками по непросохшему слою выкрасил с одной стороны монументальный бок отколовшегося останца, в узоре которого то там, то тут проступали обесцветившиеся окаменелости стволов и листьев лжедендрона со спиральными рисунками и кратероподобными промоинами.
Маррак крошечной фигуркой вырисовывался на вершине останца, порожденного гигантоманией умалишенного художника.
Вдоль вертикальных молниеподобных трещин в породе сгущались и пестрели златокудрые цветки драхмы мотыльковой, паразитарной самдзиафской пячиги желтоглазой и невольника обыкновенного, и еще множества иных, красных, белых, фиолетовых цветов, чьи семена и споры пропутешествовали в воздушных потоках и прижились здесь, на этой естественного происхождения колонне.
Из увековеченных трещин ее вспучивался мхоподобный безнебесник веруламский, опадая на несколько десятков верст вдоль отвесной стены, словно по спине Сааддифа, темно-синим бархатистым плащом изящного покроя.
И Маррак, наклонившись над краем, ощущал пришлые прохладные ароматы и дуновения, видел внизу протянувшиеся бесформенные лоскуты, напоминающие мягкую фактуру ручной выделки.