Инспектор Дени, вот о ком она думала как о спасителе! Как бы только добраться до него, найти его! Инспектор непременно поможет, отведет Бабетт к родителям, спрячет Клоди, убережет ее от мести тех двух… Но где искать инспектора? Ведь когда умер папа Клоди, инспектор сам приходил к ним домой. Может быть, в мэрии района знают, где его найти, и скажут Клоди? А с другой стороны, как доберется она с малышкой и собакой до этой самой мэрии 19-го района?
Деньги, деньги… На машину, на метро… Где их взять?
Голова Клоди раскалывалась от тревоги и волнения. И еще Клоди думала о темнолицем Саиде. Вернее, не о нем, а о Вожаке «стаи» — Рири. Если Саид знает, кто родители Бабетт, то наверняка знает и Рири. Вот кто помог бы, вот кто все распутал бы, поставил на свои места. У Рири есть телефон — это известно Клоди, но вот жалость — номера она не знает. И опять-таки на то, чтобы позвонить, нужен жетон, а жетон стоит пятьдесят сантимов. Значит, и этот путь закрыт. Идти же в дом, где сидит у входа Желтая Коза и живут Рири и Назеры, абсолютно невозможно: сейчас же станет известно всем, что приходила Клоди с какой-то малышкой. Ги пустится по ее следам, и тогда все пропало. Можно было бы вызвать Юсуфа, а через него Саида, но их семья тоже живет по соседству. Нет, подальше, подальше от площади Данюб, от улицы Музаи, от улицы Кримэ…
Дождь полил вовсю. Клоди мокла в своем стареньком полосатом пончо. За Бабетт она не беспокоилась: еще у самого дома накинула на малютку свою непромокаемую куртку, в которую та влезла с головой. Казак в своей пушистой шкуре тоже не чувствовал холода, только изредка шумно отряхивался от льющих на него струй.
Клоди все безнадежней и безнадежней подымала руку: в пелене дождя две маленькие фигурки были, наверное, даже плохо видны, и машины проносились мимо, иногда обдавая девочек и Казака брызгами.
Внезапно, когда Клоди потеряла уже всякую надежду, возле них остановился довольно обшарпанный, старенький автомобиль. Боковое стекло опустилось. Выглянуло бледное женское лицо, и грудной, нежный голос спросил:
— Бедняжки мои, куда это вы собрались в такую погоду?
Клоди проворно подскочила к машине:
— В Париж, мадам… Вы не могли бы…
Бледная женщина распахнула дверцу:
— Скорей, скорей, залезайте… И эта прелесть тоже с вами? — Она повернулась, разглядывая Казака, который первым вскочил в машину и уже сидел, занимая добрую половину заднего сиденья.
— С нами, — робко проговорила Клоди (вот сейчас начнутся неприятности, и их, конечно, высадят). — Он… Казак увязался за нами, хоть я его и гнала…
— Правильная собака, — сказала женщина за рулем. — Преданная, как и полагается собакам. Значит, его зовут Казак? И нечего Казака за преданность бранить. Я, например, хотела бы иметь такую собаку. И какой красавец…
У Клоди отлегло от сердца. Хоть эта похвалила Казака. А Казак, словно чувствуя, что понравился, совсем уже развалился на сиденье и положил голову на колени Бабетт.
Малышка молчала. С самой телевизионной передачи девчушка почти не разговаривала, не плакала, только просила взять с собой собаку. Сейчас она ласково теребила шерсть Казака. Клоди заботливо сняла с нее куртку. Женщина увидела в зеркальце личико с золотистой челкой, сказала восхищенно:
— Какая у тебя хорошенькая сестричка!
Клоди устало кивнула. Она знала: сейчас последуют стандартные вопросы: почему они одни, без родителей, оказались так далеко, зачем едут в Париж, сколько им лет, куда направляются в Париже… Она и отвечала так, как отвечала многим проезжающим: жили у тетки на хуторе, тетка заболела, родители в Париже, проводить девочек было некому, потому что все соседи на работе, а она, Клоди, уже достаточно большая, вот ей и поручили сестренку.
Бледная женщина за рулем, видимо, удовлетворила свое любопытство и теперь молча, внимательно следила за дорогой. Дождь перестал, но было очень мокро и скользко, приходилось быть осторожной. В машине стало тепло, даже жарко, и водитель остановилась на минуту у обочины, чтобы снять с себя короткую замшевую курточку. Когда она снова уселась за руль, Клоди увидела на ее затылке страшный сине-багровый шрам, уходящий глубоко вниз, под воротник блузы. «Ох, что же это с ней такое случилось, и как ей, наверное, было больно, когда это случилось!» — с состраданием подумала девочка. Женщина за рулем становилась ей все симпатичнее, она разговаривала так ласково и с ней и с Бабетт, и девочку, стосковавшуюся по ласке, все больше тянуло к ней.