И портреты, портреты, портреты Ги, Сими, Жюля, Клоди и вытащенные на всеобщее обозрение малейшие подробности их жизни, жизни Сими, Клоди, Ги Назера. Даже о пасте «Нега», изобретенной Сими, тоже написали, и, кажется, паста эта наконец-то стала модной!
Мой старый дом превращен в штаб, где обсуждались и обсуждаются все стратегические ходы предстоящих сражений. Тереза, впрочем, предпочитает называть его не штабом, а конюшней и беспрестанно жалуется, что не успевает подтирать пол за многочисленными посетителями и моими протеже. По ее мнению, главные мои протеже — это Рири и его «стая». С некоторых пор мальчишки заполонили мой дом, прибегают по каждому поводу, требуют моих советов и помощи, рассказов о Сопротивлении, о полковнике Фабьене — моем застреленном друге. Порой даже слушают или делают вид, что слушают мои ворчливые рассуждения о долге человека на земле, о добре и справедливости, о помощи слабым, это уж вовсе для меня удивительно и не очень понятно. Иногда я льщу себя мыслью, что что-то, возможно, и застревает у них в мозгах, остается, но чаще думаю, что молодежь эта живет какой-то своей жизнью, старается насладиться настоящим, урвать для себя что-то веселое и бездумное, никаких серьезных целей не хочет себе ставить и, конечно, не думает о завтрашнем дне. «После нас хоть потоп» — это изречение, кажется, самое популярное среди этих мальчишек. Впрочем, я бываю очень доволен, если что-то опровергает мое убеждение.
(Ох, да какое же это стариковское, несносное ворчание! Если бы они только знали, я мигом лишился бы своего авторитета!)
Итак, мой дом — штаб. Члены штаба — Жаклин, Анри, я и, конечно, всегда собранная, лучше всех информированная, энергичная Надя Вольпа. И, конечно, Надя сразу забирает нас в руки, сразу делается нашим начальником и руководителем.
— Что нам сейчас, перед судом, нужнее всего? — спрашивает нас она и сама же отвечает: — Чтобы Клоди не отправили в исправительный дом для малолетних преступников, нам нужно сейчас же, еще до судебных решений, самортизировать всех, кто считает ее причастной к преступлению, всех, кто собирается выступить ее обвинителем или свидетелем против нее…
(Надя часто выражается автомобильными терминами, поскольку она старый автоводитель и всегда гордится этим.)
— Я беру на себя Желтую Козу, — продолжает она, — у меня есть одна идея, как ее обезвредить и даже заставить дать показания в пользу Клоди. Ты и Жаклин пойдете к Круабону. — Ее белый палец указывает на меня. — Это крепкий орешек, и вам придется, как видно, с ним здорово повозиться.
— За успех никак не ручаюсь, — успеваю вставить я.
Надя смотрит на меня грозно.
— Никаких «не ручаюсь», — заявляет она. — Вы оба должны добиться, чтоб Круабон хлопотал о Клоди перед инспектором Дени и перед судом по делам несовершеннолетних.
Мы с Жаклин обменялись беспомощными взглядами. Но разве с Надей поспоришь?
— Рири пойдет к старухе Миро и убедит своих приятелей, Саида и Юсуфа, быть не столь категоричными в своих показаниях, — непреклонно следовала своим путем Надя. — Ты слышишь меня, Рири?
— Слушаю, — откликнулся очень задумчивый Рири. — Старуха Миро, конечно, не проблема. А вот ребята… Ведь они уже дали свои показания.
— Пусть скажут, что это им померещилось, что они с детства оба страдали галлюцинациями, что они ошиблись… Да мало ли что можно придумать! — не сдавалась Надя. — Не мне тебя учить, парень!
Анри понурился. Вообще за последние дни у него был довольно бледный вид, и даже мои шуточки его не пронимали. Я сказал ему, например, довольно ядовито, что со времени «дела Назер» он совершенно поглощен им, что все его прежние благородные идеи борьбы за человечество куда-то ухнули. Недавно, например, демократические организации проводили сбор денег для сражающегося Вьетнама. А где был он в это время? Куда были направлены его силы? На борьбу с инспектором Дени, который непременно хочет отправить Клоди в исправительный дом.
— А разве это не то же самое, дядя Андре? — запальчиво возразил он. — Бороться за кого-то против несправедливости — это тоже бороться за человечество. Разве не так?