Н. Кальма
Сироты квартала Бельвилль
1. Письма
— Ага, опять из тюрьмы Фрэн, так я и знала! Этот подонок опять что-нибудь требует у своей женушки. — Желтая Коза, консьержка Вальтэ́й[1], которую под этой кличкой знали по улицам Кримэ и Музаи, небрежно бросила письмо на стол привратницкой. — Не стану из-за этого типа подыматься на четвертый, пускай Сими Назер сама заберет письмо, когда вернется из своей парикмахерской, или пошлет ту шальную девчонку, которую поселила у себя… — И, решив так, Желтая Коза принялась за прерванное рукоделие — скатерть, которую она вышивала крестом.
Письмо же было срочное или, во всяком случае, предполагало срочную доставку.
Вот что в нем было:
«Сими! Это письмишко тебе доставит один здешний парень. Надо, чтоб оно не попало в руки шпиков. Я веду себя о'кэй, и меня, возможно, выпустят немного раньше — уже в конце месяца. Вызови Жюля и скажи ему, чтоб он был готов. Он знает, что надо делать. Кроме того, когда я дам знать, пускай он приедет за мной и по дороге захватит тебя. Привези мою замшевую куртку, светлые туфли и рубашку понаряднее — пусть эти свиньи увидят меня не в таком жалком виде, как здесь. И не поскупись на жратву: я так соскучился по человеческой еде! А лучше всего пойдем сразу в хороший ресторан, отметим встречу. До скорого, девчурка! Твой Ги».
Письмо это разминулось с другим, отправленным накануне в ту же тюрьму Фрэн.
«Мой драгоценный, мой единственный! Наверное, и это письмо, как всегда, будут читать ваши тюремные флики, но пусть знают: мне наплевать на них, пусть проверяют, тем более что ты скоро выйдешь на волю и избавишься от них. Скоро, скоро я увижу тебя, прижмусь, буду гладить твои родные волосы, твои щеки… Ги, чем ближе час твоего освобождения, тем невыносимее тянется для меня время.
Ты только не сердись и не бранись, Ги, я должна написать тебе одну вещь, предупредить. Видишь ли, мне было так скучно, так грустно жить без тебя, ведь я все время одна. Приду из парикмахерской, а квартирка наша такая пустая, такая холодная… Словом, я взяла одну девочку (только не бесись, прошу тебя). Ее зовут Клоди Ниер, и ты, наверное, помнишь тот огромный дом, который строится против парка Бют-Шомон. Отец Клоди работал на этой стройке каменщиком, упал с лесов и разбился насмерть. Матери девочка тоже не знала — она умерла, когда Клоди была еще крошкой. Теперь ей тринадцатый год, она очень смышленая, быстрая, много мне помогает, а с виду точь-в-точь бездомный котенок — рыженькая, зеленоглазая, тощая. Когда отец погиб, все в нашем квартале ее жалели, подкармливали, но брать насовсем никто не хотел: сам знаешь, у всех свои семьи, свои дети. Ее уже совсем было инспекция забрала в приемник, но мне вдруг так стало жаль девочку, что я взяла ее к себе. Ты только не бранись, Ги, она ест совсем мало, а я тут делаю одну мазь для выведения волос, и похоже, мазь хорошо пойдет у клиенток. Клоди мне теперь как младшая сестренка и так ко мне привязалась — ужас».
Нет, Желтой Козе так и не удалось вышить задуманный угол скатерти. Принесли еще письмо. На этот раз консьержка даже не ворчала, только взглянула на часы:
— Молодого Жюльена еще нет, не вернулся из лицея. Придется пойти — забросить ему письмецо. Верно, от деда и бабки. Ну так и есть — из Мулен Вьё.
Она поднялась на второй этаж, туда, где были однокомнатные квартирки для одиноких, и сунула письмо в обшарпанную дверь. Хоть и не полагается никоим образом читать чужие письма, мы все-таки заглянем и в это письмо.
«Дорогой Рири! Гюстав написал нам с Анриетт, что ты очень помогал их забастовочному комитету и они даже дали тебе подписаться под их протестом и требованиями к администрации Манокса. Нас это письмо и обрадовало и огорчило. Обрадовало тем, что ты уже понимаешь, на чьей стороне правда, и намерен за эту правду бороться. А огорчило, что ты, видимо, вообразил себя вполне взрослым, не учишься, а занимаешься политикой и забыл о том, что мы всегда тебе внушали: хочешь стать нужным людям настоящим бойцом, учись, учись и учись. Надо очень много знать для того, чтобы приносить пользу людям. Тебе пошел еще только пятнадцатый год, а ты уже хочешь быть вожаком, связался с какой-то подозрительной, на наш взгляд, «стаей», предводительствуешь в своем квартале. Смотри, будь осторожен, не попади в какую-нибудь историю — полиция сейчас беспощадна к подросткам, мы знаем это по нашим ребятам в Мулен Вьё. Ты ничего не пишешь о латинских уроках у Фейгерака. Что ты с ним сейчас проходишь? Когда-то я был неплохим латинистом и даже сейчас могу цитировать Юлия Цезаря. Анриетт и я пока здоровы, ждем, как обычно, ребят из Марселя, и наши мальчики уже готовят спортплощадку для соревнований. К нам прислали одного бедного парнишку, с виду даже не совсем нормального. Первые дни он молчал, как немой, потом начал произносить какие-то нечленораздельные слова, потом понемножку говорить. Оказывается, отец в пьяном виде сутками держал его в ванной комнате взаперти, не давал сыну есть, бил его.
Теперь отца лишили родительских прав и мальчик у нас. Он с трудом приходит в себя, все наши к нему очень ласковы, и, кажется, он начинает понемногу оттаивать. Ты написал нам о какой-то девочке, отец которой сорвался с лесов на стройке и погиб. Если она совсем одинока, может быть, стоит и ее взять к нам в Мулен Вьё? Постарайся это выяснить. Если нужно, мы пришлем за ней кого-нибудь из старших. Все ребята наши тебе кланяются, а мы крепко целуем. Твои Патош и Анриетт».
Конверт, адресованный «господину Анри Жюльену», остался торчать в двери, а Желтая Коза, спустившись в привратницкую, снова взялась за вышивание. Однако не успела она вдеть новую цветную нитку в иголку, как в дверь робко постучали.
— Ну, кто там еще? Входите, — нетерпеливо откликнулась консьержка.
Дверь приоткрылась. Сначала появилась густо курчавая голова, потом часть ярко-красной куртки, оттеняющей темную кожу своего владельца, потом вся небольшая, крепко сбитая фигурка мальчика с лицом смышленой обезьянки.
— Юсуф? — удивленно протянула консьержка. — Тебе чего? Отцу что-нибудь понадобилось?
Мальчик покачал курчавой головой.
— Нет, мадам. Это мне нужна мадам Назер. У меня к ней поручение, — сказал он довольно смело.
— Мадам Назер еще на работе. Можешь передать мне, что у тебя там такое.
Юсуф переступил с ноги на ногу. Он так и стоял в дверях, вертя что-то между пальцами. Зоркие глаза Желтой Козы разглядели свернутый клочок бумаги.
— Записка для мадам Назер? От кого?
Мальчик проглотил слюну. Теперь он уже не казался таким смелым.
— От… от одной особы, — выговорил он чуть слышно.
— Давай сюда! — Желтая Коза решительно протянула руку. — Давай же, ну? Я передам, как только она вернется.
Юсуф, явно колеблясь, отдал ей свернутую вчетверо грязноватую бумажку.
— Пожалуйста, мадам, я вас очень прошу. Это — срочно. От этого зависит…
— Хорошо, хорошо, можешь не беспокоиться, сейчас же передам твое срочное послание.
Консьержка подчеркнула немного насмешливо слово «срочное». Но как только за дверью исчезла темнокожая фигурка, Желтая Коза бесцеремонно развернула записку.
— Скажите пожалуйста, у мальчишки-араба какие-то срочные дела к мадам Назер! Поглядим, поглядим, что это за делишки…
Записка была, видимо, наспех нацарапана карандашом на обороте ресторанного меню. Сначала Желтой Козе пришлось подробно ознакомиться со всеми блюдами ресторана — с двумя супами по-бретонски, уткой по-каркассонски, бараниной с Соленых озер Сен-Мишеля, жарки́м по-вандейски, сыром восьми сортов, а также десертом. Наконец она догадалась перевернуть меню и с трудом принялась разбирать покрывавшие обратную сторону детские каракули:
«Сими, душечка, срочно выручай! Сижу, запершись в десятом номере в чулане Хабиба, где у него метлы и тряпки. Боюсь высунуть нос на улицу: может, мои преследователи дежурят и схватят меня. Юсуф уговаривал меня выйти, тем более что Вожак тоже вмешался, но я даже им не отперла. Я с утра не евши. Сими, дорогая, поторопись, а то я очень боюсь крыс, они уже что-то грызут где-то совсем близко. Твоя до гроба Клоди».