У Рири защипало в носу — вот-вот разревется, как девчонка. Этого еще не хватало!
— Ну пожалуйста, мадам Назер, ну не надо, — забормотал он, заходясь от жалости. И, чтобы отвлечь как-то Сими, переключить ее на другие мысли, спросил как можно небрежней: — Клоди тоже вернулась?
— Сидит возле собаки. — Сими подняла голову, отерла глаза. — Казаку лучше, он даже поел немного. Но все-таки мы все решили показать его еще раз тому ветеринару, который зашивал ему рану и перевязывал. Может, нужны какие-нибудь витамины или антибиотики, ведь собакам дают те же лекарства, что и людям. Как только Жаклин кончит репетировать, она обещала повезти Клоди и Казака к врачу.
Рири прислушался. Из глубины квартиры доносились звуки отдельных инструментов, ритмические удары тарелок, томное контральто гитар и чистый голос певицы, упорно повторяющей несколько раз одну и ту же музыкальную фразу.
— Мне повезло, — сказал Рири. — Наверное, Жаклин сможет и меня подкинуть, куда мне нужно.
— А куда вам нужно? — спросила Сими.
— К церкви Мадлен, — неосторожно сказал Рири. И тут же осекся.
— К церкви Мадлен? — подозрительно переспросила Сими. — А зачем вам туда? Что вы собираетесь там делать?
— Там живет один из моих товарищей по лицею, — поспешил сказать Рири. — Обещал дать мне запись последнего урока. Я ведь пропустил два дня по болезни, — прибавил он предусмотрительно.
— А-а… — протянула Сими. — А мне вдруг подумалось… — Она не докончила.
У Рири отлегло от сердца: кажется, пронесло! Он потоптался по холлу: под каким бы предлогом вызвать Клоди? Но тут Сими сказала самым естественным тоном:
— Извините, я вас задержала. Вам, конечно, нужна Диди, так вы идите на кухню — Жаклин устроила Казака там, в своем любимом кресле.
В маленькой кухоньке, отделанной красивым кафелем с синими ветряками на фоне зелено-коричневых лугов, в старинном вольтеровском кресле лежал перевязанный бинтами Казак. Рядом, склонясь к собаке и нашептывая что-то в мохнатое ухо, притулилась Клоди. Больше в кухне никого не было, и это обрадовало Рири. При его входе Казак приподнял голову и слабо, но приветливо помахал хвостом: припомнил мальчика, который прошлой ночью носил его, истекающего кровью, полумертвого, к ветеринару, гладил и ласково успокаивал, пока доктор обрабатывал и зашивал рану. Зато Клоди, хоть и обернулась на звук шагов, ничего не сказала, точно не заметила вошедшего.
— Казак и Клоди, здравствуйте, дети, — с шутливой лаской сказал Рири.
Ни звука в ответ. Только снова пошевелил кончиком хвоста Казак. Рири обеспокоенно обратился уже прямо к девочке:
— Ты что? Что с тобой?
Снова никакого ответа.
— Эй, Диди, какая муха тебя укусила? — повысил голос Рири. — Скажи хоть что-нибудь!
Он подошел ближе, хотел погладить Казака. И вдруг встретил злобный взгляд девочки:
— Не смей трогать собаку, слышишь? Не смей, это моя собака! И не смей сюда ходить, слышишь? Убирайся отсюда, сейчас же убирайся, чтобы я тебя больше не видела!
Рири, потрясенный, отступил к самой двери, слушал эти выкрики, не верил своим ушам. Что такое? Откуда эта злоба? Что могло случиться?
Он повторил машинально:
— Что с тобой? Какая муха тебя укусила?
И вдруг девочка упала головой на теплую собачью шерсть, обвила руками Казака и вся затряслась в отчаянном плаче.
— Что? Ну что с тобой? Скажи мне, Диди, — уже умолял мальчик.
— Т-тебя нет, я… я ждала, ты был так нужен, а тебя… нет… И где ты был, когда ты нужен?.. — прорыдала Клоди. — Я без тебя… — И снова поток слез и прыгающие худенькие плечи.
Рири виновато опустил голову. Что мог он сказать? Как оправдаться?
— Я… улаживал дела… В лицее… — пробормотал он.
Он врал, врал, и ему самому было отвратительно это вранье. Но что мог он поделать? Выложить Клоди всю правду о прошлой ночи — невозможно. Рассказать, как он собирал «стаю» и отдавал своим ребятам приказы — где, кому и когда быть? Рассказать, как ночью бегал к Андре Клеману и требовал от него совета и помощи? Рассказать, как дежурил на лестнице мэрии 19-го округа и с рассвета ждал комиссара Дени? Как упорно просился участвовать в «операции Мадлен» и предлагал в помощь всю свою «стаю»? Как чуть не со слезами убеждал комиссара в невиновности вот этой, так горюющей сейчас девочки? Рассказать, как трижды ночью будил телефонными звонками деда и бабку в Мулен Вьё и как, наконец, убедил их приехать в Париж, чтоб вмешаться в «дело Назер», в «дело» этой же Клоди? Нет, это было немыслимо!
Рири все так же неподвижно стоял у двери.
— Нет, но как ты мог? Как ты смел оставить меня вот так, одну? Как ты мог так меня предать? — Клоди подняла залитое слезами лицо, и Рири не выдержал, закричал сдавленным чужим голосом:
— Диди, Диди, я не виноват, честное слово, не виноват! Но ты все-таки прости меня! И не плачь, пожалуйста, не плачь! А то мне очень плохо!
27. Церковь Мадлен
Уже две аристократические свадьбы продефилировали перед ними, и они смогли во всех подробностях рассмотреть невест и женихов и сопровождающих их гостей и родственников. Уже десятки молящихся, туристов и просто любопытных прошли сквозь массивные двери в прохладную глубину храма под их изучающими дотошными взглядами. Но ни один из вошедших не остановил их внимания, ни один не был похож на тех, кого они ждали, а, главное, ни один не остановился у третьего пюпитра справа.
— Ты проверял, Круабон действительно положил туда свою пачку? — спросил уже начавший во всем сомневаться старший, Роже Гийу, из уголовной полиции.
— Конечно, положил, — отозвался его молодой помощник Самари. — Даже сделал вид, что пересчитывает деньги, перед тем как положить. Но он умный мужик, этот Круабон: он инспектору Дени тоже сказал, что уверен — после телепередачи оба молодца уже не стали ничего дожидаться, а удрали за границу. Так оно и есть, наверное. И напрасно мы здесь торчим…
Гигантский античный храм стоял в центре Парижа, перестроенный Наполеоном в честь его побед. После сверкающих наружных колонн фронтона пришедших в церковь поглощал величественный сумрак уходящих куда-то в немыслимую вышину уже темных колонн. Только далеко впереди мерцали желтые огни алтаря и трепетали язычки бесчисленных свечей. Этот теплый, трепещущий огонь делал живыми лица статуй — Христа, Иосифа, святого Августина, а главное, той, которой была посвящена церковь. С таинственной, задумчивой улыбкой смотрели на людей мраморные Марии Магдалины. Мрамор, мрамор, всюду мрамор и подавляющие размеры церкви. Двое полицейских, спрятавшиеся за третьей колонной, чувствовали себя угнетенными этой грандиозностью. И сколько часов они уже стоят здесь! И сколько лиц — мужских, женских, детских — прошло за эти часы перед ними!
— Интересуюсь: когда патрон даст нам сигнал, что мы можем наконец с достоинством удалиться отсюда? Есть хочу — страсть! — Самари даже облизнулся, вспомнив отличные наперченные, с кровью, стэки, которые так мастерски поджаривает его молоденькая жена. Ах, сидеть бы сейчас перед горячей сковородой!..
Роже Гийу только вздохнул: у него давно уже болели ноги — застарелый тромбофлебит, и долго стоять ему было невыносимо трудно. Мимо двух полицейских бежали, как на рысях, гиды, за ними — толпы людей, говорящих по-английски, по-итальянски, по-русски, на суахили, на индийских наречиях. Они останавливались как вкопанные перед одной из статуй, смотрели, записывали в книжечки объяснения гидов, а многие зевали, устало оглядывались, присаживались на скамьи за пюпитры, где лежали молитвенники, сборники псалмов или объявления о ближайшей проповеди. Роже Гийу потрогал висящий на шее радиотелефон: не заговорит ли, не прикажет ли голосом начальника покинуть пост в Мадлен?
Нет, аппарат безнадежно молчал.
И вдруг, когда сонная одурь и усталость начали уже окончательно обволакивать обоих полицейских, в центральном проходе церкви появилась пожилая женщина, не похожая ни на туристку, ни на молящуюся. Гийу толкнул Самари: женщина в белом плаще и широкополой шляпе, типа ковбойских, внимательно оглядывала пюпитры. Видимо пересчитав их глазами, она осторожно огляделась кругом и направилась к третьему пюпитру справа. Она даже не присела на скамью, видно, не было времени. Рука ее в коричневой лайковой перчатке скользнула под пюпитр, вытащила что-то завернутое в бумагу и тотчас же опустила это что-то в сумочку. Женщина была уже у выхода, когда ее вежливо остановил Гийу: