— Ага, эта маленькая гадина опять здесь? — Он нагнулся, сказал так, чтобы все слышали: — Не думай, что тебе удастся выйти сухой из воды. Мы уж как-нибудь постараемся.
Клоди задохнулась:
— О Ги, и тебе не стыдно?
Ги отвернулся. Зато на лице Жюля выступила густая краска.
— Поменьше разговоров, мсье, — решительно сказал один из полицейских. — Разговаривать будете у следователя. А теперь едемте с нами.
Жюль неуклюже затоптался на месте, делая вид, что отирает кровь. Ги озирался по сторонам, явно тянул время. Толпа вокруг все увеличивалась.
— Ну же, мсье, мы ждем, — повысил голос полицейский. — Вы, Назер, поворачивайтесь попроворней.
Ги вдруг вспыхнул. От паперти Мадлен к ним направлялись двое мужчин в штатском, сопровождавших пожилую женщину в ковбойской шляпе.
— Ага, вот и наши! — с удовлетворением сказал полицейский, карауливший Ги. — И, как видно, тоже с добычей…
Женщина в ковбойской шляпе, заметив толпу у белого «мерседеса», замедлила шаги. Ги шагнул ей навстречу.
— Какие успехи? — спросил он насмешливо.
Вместо ответа она залилась слезами. Вдруг сквозь слезы приметила Клоди, подскочила к ней:
— Где Бабетт? Куда вы девали Бабетт? Что с ней?
— Она давно у своих родителей. Жива и здорова, — сказала Клоди, не подымая глаз. (Ведь кругом было столько народа!)
Женщина осенила себя крестом:
— Благодарение господу! Хоть это не будет на моей совести!
Два черных мальчика протиснулись сквозь толпу к Рири.
— Вожак, мы не зря здесь дежурили, — запыхавшись, начал старший. — Знаешь, кого они послали за деньгами? Ведь это няня Круабона — Жанин. Мы все в гараже ее отлично знаем. Я так и сказал капитану Гийу, когда они застукали ее в Мадлен.
Юсуф, который тоже жаждал участвовать в деле и показать себя, подхватил:
— Да, да, Вожак, я тоже ее знаю. Видел ее в парке Бют-Шомон, когда…
Он осекся. Глаза его встретились с глазами Клоди, тоскливыми, как будто говорящими: «Как, Юсуф, друг, и ты?..» Девочка спрятала голову в плечи, словно ожидая удара. И еще одни глаза смотрели на Юсуфа. Негодующие, гневные глаза Рири, которые приказывали Юсуфу молчать.
28. Записки Старого Старожила
Я чувствую себя так, как будто контужен в серьезной схватке или сражении. Да это и было, в сущности, настоящим сражением, сражением с людьми, с полицией, с прессой. О, как набросились газеты и журналы на сенсационный материал «киднаппинга» — похищения детей! И еще сенсацией оказалось для них то, что в похищении ребенка участвовал тоже, в сущности, ребенок — тринадцатилетняя девочка. По словам одних журналистов — законченная маленькая преступница, с дурными задатками чуть не с самого рождения, хитрая, лукавая, рассудительнее любого взрослого; по словам других — чистое, честное молодое существо, обожаемое детьми квартала и всеми родителями, обладающее настоящим педагогическим талантом и горячим сердцем. Газеты выходили с огромными заголовками: «Преступление нашего века», «Девочка — предводительница шайки киднапперов», «Ребенок — перед судом», «Происшествие в парке Бют-Шомон».
И портреты, портреты, портреты Ги, Сими, Жюля, Клоди и вытащенные на всеобщее обозрение малейшие подробности их жизни, жизни Сими, Клоди, Ги Назера. Даже о пасте «Нега», изобретенной Сими, тоже написали, и, кажется, паста эта наконец-то стала модной!
Мой старый дом превращен в штаб, где обсуждались и обсуждаются все стратегические ходы предстоящих сражений. Тереза, впрочем, предпочитает называть его не штабом, а конюшней и беспрестанно жалуется, что не успевает подтирать пол за многочисленными посетителями и моими протеже. По ее мнению, главные мои протеже — это Рири и его «стая». С некоторых пор мальчишки заполонили мой дом, прибегают по каждому поводу, требуют моих советов и помощи, рассказов о Сопротивлении, о полковнике Фабьене — моем застреленном друге. Порой даже слушают или делают вид, что слушают мои ворчливые рассуждения о долге человека на земле, о добре и справедливости, о помощи слабым, это уж вовсе для меня удивительно и не очень понятно. Иногда я льщу себя мыслью, что что-то, возможно, и застревает у них в мозгах, остается, но чаще думаю, что молодежь эта живет какой-то своей жизнью, старается насладиться настоящим, урвать для себя что-то веселое и бездумное, никаких серьезных целей не хочет себе ставить и, конечно, не думает о завтрашнем дне. «После нас хоть потоп» — это изречение, кажется, самое популярное среди этих мальчишек. Впрочем, я бываю очень доволен, если что-то опровергает мое убеждение.
(Ох, да какое же это стариковское, несносное ворчание! Если бы они только знали, я мигом лишился бы своего авторитета!)
Итак, мой дом — штаб. Члены штаба — Жаклин, Анри, я и, конечно, всегда собранная, лучше всех информированная, энергичная Надя Вольпа. И, конечно, Надя сразу забирает нас в руки, сразу делается нашим начальником и руководителем.
— Что нам сейчас, перед судом, нужнее всего? — спрашивает нас она и сама же отвечает: — Чтобы Клоди не отправили в исправительный дом для малолетних преступников, нам нужно сейчас же, еще до судебных решений, самортизировать всех, кто считает ее причастной к преступлению, всех, кто собирается выступить ее обвинителем или свидетелем против нее…
(Надя часто выражается автомобильными терминами, поскольку она старый автоводитель и всегда гордится этим.)
— Я беру на себя Желтую Козу, — продолжает она, — у меня есть одна идея, как ее обезвредить и даже заставить дать показания в пользу Клоди. Ты и Жаклин пойдете к Круабону. — Ее белый палец указывает на меня. — Это крепкий орешек, и вам придется, как видно, с ним здорово повозиться.
— За успех никак не ручаюсь, — успеваю вставить я.
Надя смотрит на меня грозно.
— Никаких «не ручаюсь», — заявляет она. — Вы оба должны добиться, чтоб Круабон хлопотал о Клоди перед инспектором Дени и перед судом по делам несовершеннолетних.
Мы с Жаклин обменялись беспомощными взглядами. Но разве с Надей поспоришь?
— Рири пойдет к старухе Миро и убедит своих приятелей, Саида и Юсуфа, быть не столь категоричными в своих показаниях, — непреклонно следовала своим путем Надя. — Ты слышишь меня, Рири?
— Слушаю, — откликнулся очень задумчивый Рири. — Старуха Миро, конечно, не проблема. А вот ребята… Ведь они уже дали свои показания.
— Пусть скажут, что это им померещилось, что они с детства оба страдали галлюцинациями, что они ошиблись… Да мало ли что можно придумать! — не сдавалась Надя. — Не мне тебя учить, парень!
Анри понурился. Вообще за последние дни у него был довольно бледный вид, и даже мои шуточки его не пронимали. Я сказал ему, например, довольно ядовито, что со времени «дела Назер» он совершенно поглощен им, что все его прежние благородные идеи борьбы за человечество куда-то ухнули. Недавно, например, демократические организации проводили сбор денег для сражающегося Вьетнама. А где был он в это время? Куда были направлены его силы? На борьбу с инспектором Дени, который непременно хочет отправить Клоди в исправительный дом.
— А разве это не то же самое, дядя Андре? — запальчиво возразил он. — Бороться за кого-то против несправедливости — это тоже бороться за человечество. Разве не так?
Ишь чертов мальчишка! Что можно возразить на это?
Гм, а рассуждая глубже, Клоди, оказывается, для него равна всему человечеству! Ну и ну… (Подумать при случае.) Но кто нас еще больше удивил, так это Круабон. Когда мы с Жаклин явились к нему, вооруженные до зубов всяческими доводами и логическими объяснениями, он встретил нас как долгожданных друзей. Казалось, он даже с нетерпением ждал нашего посещения.
— Ваша маленькая мошенница, наверное, действительно владеет особым ключом к сердцам детей, — начал он, едва мы вошли в его кабинет в гараже на улице Арман Карель. — Наша Бабетт вот уж который день плачет, не может успокоиться, все время требует Клоди, «Мою милочку Клоди» — так она ее называет, капризничает, ничего не хочет есть. «Хочу Диди, хочу собачку!» Собачку я ей, конечно, сейчас же подарил, а теперь снова слезы — подавай ей Клоди. Не можете ли вы, мадам Мерак, привезти девочку хоть ненадолго к нам — повидаться с Бабетт, поиграть с ней?