Гардемарин пропускали через него по трое. На первом этапе шёл старый, добрый, проверенный многими поколениями шпионов и пилотов "довизиблового времени" тест на зрительную память: запомнить семнадцать разнородных предметов, преимущественно светлых и расположенных на светлом фоне. Ответы подавались в письменном виде – но не сразу: в промежутке следовало решить то, что Геловани вслух называл "логической задачей", а любой психолог опознал бы как примитивный тест на ассоциации: испытуемый прочитывал десять не связанных между собой фраз (от группы к группе они менялись), после чего за минуту формулировал, что эти фразы объединяет. Ответ требовалось уместить в сорок знаков.
Истинной целью этого испытания было – заставить мысленно проговориться. В списке фраз – известных цитат из фильмов и книг – обязательно были две-три тревожащие, например: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», «Леди Винтер, а что это вы всыпали в бокальчик?», «Я сделаю им предложение, от которого невозможно отказаться»… Удивительно урожайным на угрозы оказался «Остров сокровищ»: «Через час те из вас, кто останется в живых, позавидуют мёртвым», «Одни боялись Пью, другие – Флинта, а меня боялся сам Флинт», «Если дело дойдёт до виселицы, так пусть на ней болтаются все!», «Либо вы мой корабельный повар – и тогда я с вами обращаюсь по-хорошему, либо вы капитан Сильвер, бунтовщик и пират, – и тогда не ждите от меня ничего, кроме виселицы», «Кто он? – воскликнул сквайр. – Назовите этого пса, сэр!»
Одна фраза повторялась в каждом наборе и была откровенно провоцирующей: "Совершенно очевидно, джентльмены: среди нас предатель".
Каждый раз, когда гардемарины принимались за листочки с текстом, Геловани рассеянно смотрел поверх их голов, стараясь выловить среди произносимых про себя слов те, что выдавали бы тревогу, замешательство, страх. Но ничего такого не попадалось…
После ассоциативного теста следовало окончание мнемонического: на чистом листке нужно было составить список тех семнадцати (а вернее – кто сколько запомнил) предметов, которые показывали в самом начале.
И на этом попали под подозрение двое. Дело в том, что среди предметов были картонки со словами Alarm и Predator. Как правило, ребятишки запоминали двенадцать-четырнадцать предметов и простое «тревога»; со вторым – английское слово «хищник» созвучно русскому «предатель» – путались, писали «что-то по-английски». Один из проколовшихся выдал список из шести предметов, среди которых вообще не было табличек со словами, второй – список из семи, и обе таблички в нем фигурировали – последними.
Парни не были связаны ни со «Шрапнелью», ни с другими известными организациями, и общее у них просматривалось только одно: оба в разное время, но не так давно садились на аварийную площадку Кергелен…
Но это уже была задача для контрразведки. Сам Геловани мучительно решал другую: какая же всё-таки важная, опасная и секретная миссия ждёт ребятишек? Что можно придумать – а вернее, составить из того небогатого набора-конструктора, который предоставляет им всем нынешний вялотекущий момент? Разведка окрестностей Юпитера, поиск имперской базы? Этим уже занимаются пилоты-марцалы в компании с нашими военными. Создание лунной, марсианской, астероидной станций? Важное, но отнюдь не секретное дело. Подготовка к звёздной экспедиции? То же самое… больше того – заложено в продлённый курс обучения, все ребятишки это знают… и не сработало – пошли бунтовать. Нет-нет, нужна какая-то спецгруппа для экстренной спецмиссии…
Адъютант принёс телеграмму из штаба Флота, когда голова Данте Автандиловича уже готова была лопнуть, как перезрелая тыква. Хотя… лопаются ли тыквы? В этом Геловани уверен не был.
Так… что нам пишут? Благодарим за своевременные и эффективные меры… опыт учтён… ага, и у других это подействовало. Слава Богу! Дальше… вот оно! Отобрать от трёх до восьми пилотов, психологически совместимых с эрхшшаа, для обучения на новой технике… чёрт, как-то мелкотравчато… с выходом на использование кораблей, аналогичных имперским…
Опаньки, как говорит наш друг посол!
Да. Это ребятишки поймут. И будут держать в тайне.
Поздним вечером тридцатого ноября Санька сидел в своём кабинете и с подозрением смотрел на большую голубую горошину посреди стола. В короткой записке-сопровождении было сказано: "Останьтесь один, в спокойной обстановке, раздавите объект перед лицом. Не использовать при насморке".
Насморка у Саньки не было – в отличие от сомнений. Эрхшшаа, конечно, никогда не лгут, зато могут подразумевать совершенно не то, что все нормальные люди.
Он вздохнул, взял горошину двумя пальцами и сдавил.
И засмеялся от счастья – в комнате ниоткуда появился Кеша. Стало тепло и немножко щекотно, уши наполнились довольным урчанием, в животе образовалось что-то вкусное, захотелось запрыгать или встать на руки вверх тормашками…
Невесомый запах этого странного послания постепенно рассеивался, но радость осталась. И не исчезла, даже когда Санька, по-прежнему улыбаясь, придвинул к себе два тома резюме следственного дела. Само дело занимало уже сто сорок томов. Содержимое этих двух Санька знал почти наизусть, но перед вечерней встречей следовало кое-что освежить в памяти.
Никто и никогда не поверил бы, что еще полгода назад пилот-инструктор и старший мичман, а теперь капитан третьего ранга, Герой России и прочая, и прочая, – что Санька Смолянин докатится до штабной работы. И никто в здравом уме и не предложил бы легендарному боевому пилоту пересесть в кабинетное кресло. Но когда человеку на голову начинают, как из ведра, сыпаться стечения обстоятельств, приводит это почти всегда к редкостному сволочизму.
Собственная легендарность осточертела боевому пилоту в первые же две недели. Его фотографировали на космодроме, на Стрелке, у Зимней Канавки, в Павловском парке и Нескучном саду, на Красной площади, дома, в окружении гардов, с артистами, спортсменами, с мэром, с президентом, с иностранными делегациями, с мотоциклом, в библиотеке, в бассейне, в зоопарке, в «копейке», в планетарии, на фоне карт, кораблей, Невы, памятника Гагарину, Кремлёвской стены, Адмиралтейства и Большого театра… Единственное, от чего удалось отвертеться, – это от фотографий с кошками и с девушками. Насчет кошек поддержало начальство – кто знает, как воспримут эрхшшаа подобные снимки, – а с девушками… Он просто садился на что попало, хоть на пол, опускал голову и отказывался разговаривать, пока очередную поклонницу не уводили подальше. Потом их и вовсе стали отлавливать на подлёте. Прикомандированный к Саньке офицер – то ли порученец, то ли погоняла – авторитетно рассказывал про посттравматический синдром. Может, не все журналисты верили, но намёки толковали правильно и не докапывались.
А Юлька исчезла бесследно. И дядя Адам, который наверняка помог бы её найти, тоже исчез. Говорили, улетел к эрхшшаа. Похоже на правду, но от этого не легче.
И вот когда Смолянин забалансировал на грани не депрессии даже, а кромешного отупения и бесчувствия, возник перед ним китайский чёртик из коробочки и скомандовал: пошли!
Санька вообще не часто ездил в машинах, а в такой не ездил просто никогда – и потому счёл происходящее разновидностью киношки: сиденья размером с его мотоцикл, небольшой бар стоимостью в тот же мотоцикл, если не в два, шофёр за прозрачной перегородкой – и хмуро сияющий дядя Коля, который гнал нечто совершенно несусветное, оказавшееся тем не менее святой истинной правдой.
Эрхшшаа потребовали, чтобы Санька возглавил контактную группу. Вот так вот вам. По их меркам, он был вполне взрослым человеком, а главное – очень понравился Кеше. Чего ещё?
– Объяснить им, что ты лопух неграмотный и малолетний, никто не может. Даже я не могу. Так что придётся тебе, коллега, учиться на ходу, причём учиться быстрее, чем ты когда-нибудь летал. Совсем уж чудес мы от тебя не потребуем и помощь дадим любую, – но отныне все контакты с эрхшшаа будут идти только и исключительно через тебя, с чем я нас всех и поздравляю самым решительным образом.