— Вы хотите, — сердце чуть не выпрыгивало из груди, — взять меня к обломкам?
Я попаду в историю! Это почти так же хорошо, как отправиться на Юпитер, если не лучше. Я едва соображал. Я рисовал себе, как пробираюсь сквозь джунгли, прорубая дорогу мачете, и веду Говарда к его сокровищу, заросшему лианами, как заброшенный храм. Но что-то не сходилось в моей картинке…
Дверь в конференц-зал вновь открылась и впустила опрятного капрала квартирмейской службы. На шее у него висела желтая измерительная лента. Гиббл молча кивнул в мою сторону. Пока меня измеряли, я продолжал говорить:
— Ладно, допустим я запасная ищейка. А он-то, — я показал на Мецгера, — тогда что здесь делает?
Гиббл переждал, пока капрал измерял мне руки, надиктовывая цифры себе на наручный компьютер, и когда тот вышел, сказал:
— Капитан Мецгер — один из двух пилотов, умеющих управлять «Аполлоном-Марком II». Второй пилот — в постоянной боевой готовности на базе в Лобноре, в Китае.
Нехорошее предчувствие закралось мне в душу.
— Пилот? А куда лететь?
— Снаряд упал в районе десяти градусов двух минут южной широты и пятидесяти пяти градусов сорока минут восточной долготы…
— То есть… — Я наморщил лоб, пытаясь представить себе земной шар.
— Посреди моря Изобилия. — Говард посмотрел на часы. — Завтра ровно в десять утра мы вылетаем на Луну.
16
На следующий день нас троих в белых мешковатых скафандрах вывели на подъемник. Мне даже скафандр подошел. Мы несли с собой дыхательные аппараты — чемоданчики в руках, прямо как в старых фильмах. По-настоящему старых. С тех пор, как перешли на частные спутники, отсюда ракет не запускали. Чего же удивляться ржавому подъемнику? Я поежился — боюсь высоты. Узкий решетчатый мостик вел в кабину. Я глянул под ноги: там, на триста пятьдесят футов внизу, осталась земля.
Через три дня триста пятьдесят футов превратятся в двести пятьдесят тысяч миль! Дрожащими руками я крепче вцепился в поручни и уставился перед собой, пробираясь к кабине.
Кабину, как и всю ракету, построили только-только, и пахло в ней словно в новенькой машине, хотя на вид — старье старьем, как ноутбуки. Я лег между Мецгером и Говардом, а вокруг суетились техники, надевали нам на головы шлемы-аквариумы. Мой техник похлопал меня по шлему, поднял вверх большой палец, потом выскочил из кабины и задраил люк. Лежа руки по швам, я разминал плечи и вспоминал усвоенную за последние сутки науку — в основном о том, чего нельзя трогать. Лететь на Луну три дня — а меня со вчерашнего дня напичкали знаниями на три месяца. Я беспокоился поначалу за свои обязанности на борту, пока мне не объяснили, что обязанностей у меня не будет.
— Первым американским космонавтом была обыкновенная мартышка, и она прекрасно справилась, — заверил меня инструктор, удивленно поднявший брови при слове «пехота» в моих документах, и добавил. — На редкость тупая мартышка.
Мне объяснили, что мартышка носила миниатюрный скафандр и подгузники. Но вот как справлять нужду в космосе так и не рассказали.
В шлеме у меня наперебой звенели голоса Мецгера и диспетчера. В кабине было просторнее, чем во времена ранних космонавтов, потому что вся старая громоздкая электроника теперь умещалась в компьютере в руках у Мецгера. Компьютере размером с последнюю, сороковую, модель «Сони-плейстейшн».
Я лежал на самой большой бомбе в истории человечества. Корабль этот, как я вчера выяснил, только-только сконструировали, а вот с его предшественниками не все удавалось гладко. За историю создания «Аполлонов» из чуть более дюжины ракет одна вспыхнула, так и не оторвавшись от Земли, а вторая чуть не развалилась по дороге на Луну и едва добралась обратно. Космические корабли, которые теперь переделали в перехватчики, взрывались один раз на пятьдесят запусков. Стоит ли удивляться, что программу пилотируемых ракет когда-то прикрыли?
Сердце стучало, будто палка по дощатому забору.
Мецгер повернулся и подмигнул мне.
Где-то внизу щелкнули затворы. Ракета содрогнулась.
— Зажигание, — сказали в шлем.
17
Что будет грохотать, я догадывался. И что грудь придавит перегрузкой, тяжелой как пианино, — тоже. Но вот тряска — от нее я чуть не завопил. Чертова посудина дрожала, как сумасшедшая.
Я вцепился в сидение — испугался даже, что пальцами скафандр продырявлю. Пытался расслабить руки и не мог. Впервые за долгие месяцы я увидел небо — по-настоящему синее, чистое небо. А потом в иллюминаторе остались только звезды и чернота.
Мецгер говорил что-то про углы и вращения, потом повернулся, подмигнул и завалил ракету на спину. Так неправильно говорить, конечно: у ракеты нет спины, а в космосе некуда заваливаться. Это мы просто по отношению к Земле перевернулись. До сих пор она была у нас под ногами, а теперь — над головой.
Наша планета, оставшаяся за сотню миль позади, заполнила иллюминатор. Я едва ее узнал. После спутниковых фотографий я представлял себе Землю сверкающей голубой планетой с белыми мазками облаков. Сейчас же я смотрел на скучный серый шар. Я чуть не зарыдал от обиды.
Я попытался было утереть нос и наткнулся рукой на шлем.
— Мецгер?
Мецгер вовсю болтал с диспетчерской. Его голос изменился, но откровенного волнения в нем не слышалось. Просто тон слегка повысился, как перед экзаменом. Мецгер проверил что-то на экране портативного компьютера, потом отпустил его. Компьютер остался висеть в воздухе, невесомый, прямо как в фильмах.
— Мецгер, можно снять шлем?
— Нет.
— Мне только нос вытереть.
— Как ты не поймешь? Ракета новая, неопробованная. Начнется утечка воздуха, мы все погибнем.
Нам лететь сотни тысяч миль через космос. Немало я насмотрелся фильмов, где у космонавта происходит что-нибудь со скафандром — скажем, ломается подогреватель, — и он замерзает, как ледышка. Или из-за разгерметизации космонавту разрывает голову. Или он выпадает из ракеты и остается в открытом космосе, рыдая в микрофон. Вот этот последний исход мне казался страшнее всего. Я облизал пересохшие губы и попытался забыть о соплях.
Мы замолчали. В шлемах слышалось только наше дыхание.
«Аполлон» похож на патрон для огромной винтовки. Мы трое сидим в конической капсуле впереди ракеты — как бы в пуле. Позади «пули» находится продолговатая «гильза» — лунный модуль. Когда мы достигнем Луны, ракета разделится: лунный модуль, оборудованный тормозными ракетами, прилунится на свои паучьи ноги. Потом он поднимет нас обратно к «пуле», оставшейся на лунной орбите. Мы перелезем в «пулю» и помчимся на Землю.
К следующему дню Мецгер с диспетчерской решили, наконец, что утечка воздуха «Аполлону» не грозит, и нам разрешили снять шлемы и скафандры. Мецгер отсоединил нашу капсулу от лунного модуля и развернул ее широким концом вперед, так чтобы острый конец, где находился люк, совпал с люком на лунном модуле. Как только мы распахнули люки и создали проход между капсулой, в которой полтора дня сидели скрючившись, и лунным модулем, чувство было такое, словно к нашему дому пристроили долгожданный гараж.
Когда передвигаешься в невесомости, будто плывешь, с тем лишь отличием, что реакция на каждое движение сильнее. Я быстро освоился, а вот Говард летал от стенки к стенке, как теннисный мячик, закинутый в душевую кабинку. В конце концов нам с Мецгером пришлось пристегнуть его к сидению, где он, отдуваясь, принялся объяснять мне про наше оборудование.
— Масс-спектрометр. — Говард поднял черную металлическую коробочку величиной с котенка. — Подносишь датчик к корпусу снаряда — и мы тотчас считываем данные о его химическом составе.
Следующую штуковину я узнал сам.
— Карманная голокамера?
Говард кивнул. Один за другим приборы исчезали в рюкзаке, который скоро разбух, как мешок Санта-Клауса.