Когда фотографии закончились, первые лучи солнца уже пробивались сквозь жалюзи. Женечка бережно спрятала планшет в прозрачный пакетик и убрала в сумку.
— Как странно! — сказала она, подходя к окну и сладко потягиваясь. — Всего одно солнце. Вам его хватает?
Она обязательно решила пройтись по центру Москвы. Честно говоря, я не очень понимаю, какой интерес бродить по центральным проспектам, если ты в этом городе родился и вырос. Но наверно после шести лет на Сириусе хочется именно этого. Вдобавок Женечке нужен был музыкальный магазин и аптека — ей надавали всяких поручений. Я хотел поднять свой флаер, но Женечка в ужасе помотала головой и наотрез отказалась лететь. И мы поехали на подземке до Универмага, а дальше пошли гулять пешком. Женечка удивленно осматривалась.
— Ну вы отгрохали тут за эти шесть лет! — наконец признала она.
— Где? — рассеянно оглянулся я.
— Ну вот, например, что за золотой шар висит над проспектом? Голограмма?
— Это? Да нет, кафешка просто такая автоматическая, на один столик. Зеленый глазок — значит, свободна. Хочешь кофейку?
— Целая кафешка ради одного столика? — Женечка с подозрением прищурилась. — Нас туда не пустят. Или у тебя ценный статус в земном обществе?
— Пустят–пустят, куда денутся… — улыбнулся я, поднимая руку и призывно щелкая пальцами.
— Это наверно дико дорого? — засомневалась Женечка.
— Да вполне нормально, обычная кафешка. Я угощаю, разумеется.
— Нет, это я угощаю! — с вызовом ответила Женечка.
Золотой шар плавно опустился к тротуару и выбросил пандус. Мы поднялись внутрь, сели за столик и выбрали сорт кофе. Шар взмыл в воздух, плавно поворачиваясь в обзорном режиме. Женечка как зачарованная уставилась в тонированное выпуклое стекло на город, плывущий внизу.
— Ну а что нового выпустил Майк Задди? — наконец поинтересовалась она, переводя удивленный взгляд на сахарницу.
— Кто, прости?
— Майк Задди.
— Что–то знакомое… — Я почесал нос. — Это из реалити–шоу ведущий?
— Ты с ума сошел? — Женечка оторвала взгляд от кнопки сахарницы и уставилась на меня. — Это певец знаменитый! Помнишь, мы в колледже слушали? Танцевали, помнишь? «Я дельфин! Я плыву–у–у!»
— А, ну конечно, Майк Задди! Я плыву… И что–то у него про солнце было…
— У меня есть все его записи! Так что он, ничего нового не записал?
— Честно говоря, с тех пор про него не слышал, ни по радио, ни по каналам. Надо в сети поискать о нем, наверно же он чем–то занимается… Осторожно, просыпешь, это сахарница!
— Странно, а у нас он каждый месяц бывает с концертами в Центре адаптации… — рассеянно пробормотала Женечка, с подозрением откладывая сахарницу. — А вы сейчас что слушаете?
— Это тебе лучше у Ганса спросить, — честно ответил я, — он у нас меломан, а я, ты ж знаешь, без слуха…
— Ганс в Гренландии, — с ударением напомнила Женечка. — А мне интересен твой эсп.
— Кто?
— Эсп. Как это по–вашему? Нрав? Мода? Хобби?.. А, вкус! Мне интересен твой вкус.
— Ну, не знаю даже… Ну, что? Ром–джаз мне нравится последнее время…
— Кто это?
— Их много коллективов… Это стиль такой, там стерео–гармоники на компьютере рассчитаны так, что дают резонанс в ушной раковине, я тебе включу послушать. Получается, будто звук прямо в ухе рождается, щекочет и покалывает. Забавно, в общем. Расслабляет.
— Это что–то типа Бона Ли?
— Кого?
— Ну, китаец такой, Бон Ли. У Пашки брат иммигрировал четыре года назад, он только и слушает Бона Ли. «Мяу–ду, мяу–ду, — ой–ли — мяу–ду…»
— Кажется что–то такое было… Мяу–ду… — Я кивнул. — Да, был такой хит четыре года назад, песня года вроде. Бон Ли его зовут, говоришь? Не знал, что у него кроме этой песни еще что–то есть. Но это совсем не ром–джаз.
— Бон Ли у нас в общине тоже постоянно выступает с гастролями, — с гордостью сообщила Женечка. — Могу тебе прислать его диски!
Щелкнул аппарат, на столик опустились две чашки кофе и вазочка с чипсами.
— Слушай, ну а сирусянская музыка тебе как? — осторожно поинтересовался я.
— Бесподобно, — ответила Женечка. — Это самая богатая музыка во Вселенной: там же все три модальности.
— Постой, но как ты ее слушаешь?
— Только звуковую модальность, понятное дело.
— А вот я не врубился, если честно, — признался я. — Скачал как–то в сети послушать — там же просто щелчки…
— Тебе и не понять, — хмыкнула Женечка. — Там не просто щелчки. Там очень своевременные щелчки. Каждый щелчок на своем месте. Только чтобы это понять, надо жить там, а не здесь. Ты еще не надумал?
— Куда? На Сириус? Нет, ну что ты… У меня же здесь Ленка, и работа, и…
— Очень зря, — покачала головой Женечка. — Здесь нет ни перспектив, ни здоровья. У вас терроризм и экология подорванная.
— Не преувеличивай, — обиделся я. — На Сириусе, скажешь, терроризма нет? Клан шауров или как их там…
— Шаверов. Но такого беспорядочного терроризма, как здесь, там нет, — твердо сказала Женечка. — Там все продумано. А эти ваши ужасные столкновения флаеров? Никогда в жизни не сяду во флаер на Земле!
— Какие столкновения? — изумился я и махнул рукой на прозрачную стену, за которой носились тысячи шаров. — Вот же, летают! Да и мы… — Я хотел сказать, что и мы сейчас сидим во флаере и не падаем, но вовремя осекся: похоже, Женечка думает, что автоматическое кафе — это не флаер, пусть так и думает. Я продолжил: — Во флаерах автоматическая навигация, компьютерные трассы, столкновений быть не может.
— А сбои?
— Исключено. Ты ж знаешь, это моя профессиональная область. При сегодняшнем стандарте навигации вероятность аварии — один на миллиард, причем лишь при условии, что пассажир грубо нарушил правила безопасности, например, отключил блокиратор двери чтобы…
— Вот как? — перебила Женечка. — Почему же тогда шесть лет подряд, каждую неделю, как новости не включишь: на Земле снова упал флаер? Почти раз в неделю, стабильно!
— Так это же на всей Земле! — улыбнулся я. — На всей! Их же здесь миллиард!
— И что это меняет? — строго одернула Женечка.
— Отношение меняет, — рассмеялся я, — отношение. Меня окружает миллиард исправных флаеров, а тебя — голая подборка аварийной хроники.