- Да, я Зотова, - ответила Катя. - Но, простите, не поняла - к чему мне быть готовой?
Вооруженный молчал. И, придя к какому-то решению, подал новую странную команду:
- Погасить луч света в темном царстве!
- Чего? - спросил Шмидт.
Но тут абориген чем-то убедительно клацнул на своем автомате, и смысл известной статьи Добролюбова дошел до людей, этой статьи не читавших. Они выключили фонари.
- Стой! Кто идет? Стой! Стрелять буду! Руки вверх, изменники повсеместного роста национально-освободительного движения!
Все слова этой тирады были вроде бы понятны, но измученным путешественникам показалось, что этот представитель загадочного племени говорит на иностранном, непонятном языке. Катя посмотрела на Мишу, отчего-то решив, что этот язык ему знаком.
- По уставу предупредительный выстрел. Одиночными - огонь! - сообщил вооруженный и выстрелил.
Они не слышали громких звуков уже которые сутки. Что-то жутко чиркнуло по потолку, сшибая каменное крошево. Их колени невольно подогнулись, они присели, стараясь казаться меньше, словно грохоту было не все равно - кого и какой величины ему сминать.
Паренек откашлялся и подал новую команду:
- Обагренные кровью лучших сынов и дочерей отчизны, руки вверх!
Катя, Саша и Миша подняли руки с зажатыми в них выключенными фонарями.
- Господи, когда же кончится этот кошмарный сон? - тихонько простонала Катя. - Сашка, Мишка, это какой-то бред.
- Пора прекратить преступную говорильню, господа социал-предатели, иностранная речь становилась все понятнее. - Генеральной линией... идите туда, -- паренек махнул стволом автомата и отошел к стене, освобождая дорогу. Поступью созидателей, социал-предатели, изменники родины, шагом марш!
"Слава богу, что хоть не велит идти в ногу", - подумал Михаил. Он шел первым. Слабенький луч солдатского фонарика из-за спины едва позволял различать дорогу.
- Левый уклон... правый уклон, - время от времени раздавалась команда, и Михаил с остальными пленниками послушно поворачивал в левый или правый штрек.
И вдруг все преобразилось. Преображение заключалось в том, что на стене появилась надпись. Закралась шальная мысль, что если здесь встречаются люди, если подземная дикость, мертвая порода кончилась, то близко какой-нибудь выход.
Но надпись была достаточно бессмысленной, чтобы слишком радоваться. "В БОРЬБЕ ЗА ДЕЛО ЗОТОВА БУДЬ ГОТОВ К ПОЗОРНОМУ СТОЛБУ!" - прочли они на стене корявые буквы, нарисованные белой краской. Ниже было нацарапано менее заметно, менее капитально - "СВОЛОЧИ".
Штрек плавно расширялся до размера довольно Просторного грота, и то, что он был освещен и населен, уже не очень пугало. Хватило и стреляющего придурка, говорящего языком тоталитарных газетных передовиц. Можно, в конце концов, понять американских девушек, играющих в опасные игры с Фредди Крюгером на пустых металлургических заводах. После какого-то предела организм перестает бояться.
Штрек был освещен шахтерским фонарем на каске и населен человеком, носившим эту каску.
- Вася! - воскликнул Михаил, но тут-же осекся. Просто фонарь похож.
Не обратив особенного внимания на "Васю", человек, довольно молодой, но постарше арестовавшего их мальчишки, хмуро посмотрел на арестованных, на конвоира и вдруг согнулся пополам в яростном приступе кашля. При этом винтовка у него за спиной на ремне дрыгалась из стороны в сторону. Парень дергал от напряжения ногой и пытался постучать себя в грудь кулаком.
- Стоять неподвижно! - раздалась перекрывающая кашель команда конвоира.
Все ждали. Воспользовавшись тем, что яркий налобный светильник часового болезненно и судорожно метал луч по полу, Катя опустила руки и, тяжело вздохнув, прижалась к Сашиному плечу. Миша и Саша тоже опустили руки.
- У меня есть леденцы "Холле", - жалостливо произнесла девушка. Попробуйте. Хорошо помогает от кашля.
- Прекратить оголтелую пропаганду! - заорал до-лдон-конвоир. - Свои ушаты лжи оставьте при себе.
Наконец парень откашлялся, смачно отхаркнул и вытер слезы, сопли и слюни грязным кулаком.
- Ну что стоишь, Мотя? - прохрипел он. - Веди шпионов, задрыга.
Пленные оглянулись на своего пленителя. Тот переминался с ноги на ногу, точно желающий по большой нужде, но стесняющийся.
- Хм, впередсмотрящий Макаров... Товарищ впередсмотрящий! На тридцать пятом участке особой территории, при попытке незаконного пересечения нерушимых рубежей...
- Да веди ты их, сука...
Дальше часовой разразился новым гавкающим кашлем, отцензурившим дальнейшую нецензурщину. Слушать это показалось неразумным даже Моте, и он молча ткнул автоматным дулом в рюкзак Савельеву. Шпионы пошли вперед и через десяток метров увидели в углублении грота между двумя монолитными колоннами от выбранной породы настоящую деревянную дверь.
- Стоять на месте по стойке "смирно", предатели! - приказал пленитель Мотя и, не сводя с них угрожающий тщедушный лучик фонарика, подошел к двери.
По пещере гулко разносился суровый военный кашель Макарова. Мотя осторожно постучался в дверь, причем секретным, условным стуком. Наверху этот ритм был известен миллионам: "Спар-так"-чем-пи-он, наш-мос-ков-ский-"Спар-так". Изнутри ответил противный простуженный голос:
- Разрешаю войти. Мотя пропустил их вперед, зловеще шепнув:
- Руки, обагренные кровью борцов, вверх! В небольшом, освещенном керосиновой лампой гроте за столом, точнее, обшарпанной столешницей, прилаженной на два больших камня, сидел офицер в фуражке с синим чекистским околышем. Эмблема на фуражке отсутствовала - ее заменял белый кружочек, такой же, как на ушанке Моти. Кажется, он был намалеван краской. Китель на офицере был вполне советский, но какой-то устаревший, застегивающийся под горло. Жесткие надкрылья погон были украшены капитанскими звездочками. На свободно болтающейся кительной груди имели место настоящие по виду награды: Звезда Героя Советского Союза, орден Красного Знамени, медаль "За взятие Варшавы", значок "Мастер спорта СССР", комсомольский значок и Георгиевский крест II степени. Внутри этой униформы легко умещался хорек с пронзительными глазками и жидкими усиками. Из-под стола торчали его ноги в сапогах, а дальше что-то невнятно светлело.
Пещерный кабинет - а чем-либо иным назвать это помещение было трудно оказался обставлен настоящей мебелью. В одном углу - фанерный буфет, видимо, собранный здесь же. Размером он намного превышал дверное отверстие. В другом углу на каменном возвышении - небольшой несгораемый шкаф. В кабинете также имелось несколько разномастных стульев.
Но больше всего внимания к себе привлекали два предмета. Любимые народом фильмы, регулярно повторяющиеся по телевидению, не позволяли Мише, Саше и Кате забыть недавнее прошлое, которого они почти не знали, и поэтому они его помнили. Знамя и' портрет вождя - алтарный крест и "Пантократор".
Знамя было, как ему и полагается, на флагштоке с медным резным наконечником, с гвардейской бахромой и развернуто во всю красу. Только было оно, насколько позволяло видеть керосиновое освещение, грязно-белого цвета с чуть более ярким белым контурным кругом посредине. Впечатление создавалось такое, будто солнышко японского национального флага затмилось каким-то бельмом. Портрет, впрочем, был обыкновенным - хромолитография в рамочке, повешенная на здоровенный крюк: "Ленин чего-то пишет".
На столе перед синеокольгшным в живописном порядке имелись: керосиновая лампа, полевой телефон с крутящейся ручкой, раскрытый иллюстрированный журнал с нецветными фотографиями, бутылка водки со старинной наклейкой с остатком жидкости на донышке, стакан и банка консервов австралийской тушенки - такую они уже здесь видели.
Экспозиция со взаимным разглядыванием длилась довольно долго. Капитан-хорек был пьян.
Наконец Мотя выключил и убрал фонарь в карман, выглянул из-за рюкзака Михаила и, показав кулак, выкрикнул:
-- Кзотова будь готов!
Катя привычно вздрогнула. Капитан склонил туловище вправо, разглядывая своего солдата, показал ответно слабый кулачок, набрал воздуха для приветствия и икнул.