Орешко еще отчаянно взвизгнул, принимая в живот тупой, проржавевший штык.
Переходить водную преграду дудковцы не стали.
Статус-кво был восстановлен.
Шмидт проснулся от нестерпимого голода. Казалось, что прожорливое животное, сидящее внутри, выгрызает все его тело своими пастями на концах щупалец, проникавших повсюду. Животное натягивало Шмидта на себя, как гидрокостюм. Даже руки и ноги хотели есть.
Он огляделся - грот как грот. Довольно тесный.
Тусклая лампочка светит с низкого кривого потолка. Неподалеку слышится приглушенный детский плач.
Он сам лежит на обшитом клеенкой матрасе, положенном на каменное возвышение. В другом углу грота лежит незнакомый парень и сверлит его голодными зенками. Пахнет сыростью и мочой.
Как-то тут было странно, неуютно. Словно внутри дырявого насоса, откуда воздух постепенно выкачивак в другие помещения этой чудовищной пещеры. Дышалось тяжело. Сердце стучало так, словно он только что прилег, пробежав довольно длинную дистанцию. Мысли расползались, и ему с трудом удавалось не дать им расползтись слишком далеко.
Миша вспомнил, что он был ранен и его оперировали. Он приподнял одеяло и увидел, что выше пояса на нем прежние фуфайка и куртка, только уже не пахнущие потом и грязью, а ниже он голый, потому что почти вся левая нога и частично область таза перебинтованы. Детородный орган был отчего-то возбужден.
Подняв глаза, он опять столкнулся взглядом с тем голодным парнем, который, казалось, был не прочь заняться каннибализмом.
- Где это мы? - спросил Шмидт.
- Где надо, - сердито ответил парень. Тут в гроте появился рослый санитар с бачком дымящегося варева. За ним шла Катя с двумя мисками, ложками и пачкой галет. Поверх бачка еще имелся железный горячий чайник, от которого пахло - о боже! - чаем. Но быстрее жрать. Что угодно, хоть вареный сапог.
Катя указала санитару куда поставить груз.
- Вы свободны, впередсмотрящий санитар. Отправляйтесь исполнять свои дальнейшие обязанности. Кзотова будь готов!
- Всегда готов кзотова, товарищ Зотова! Он ушел, а Катя, не обращая внимания, на невнятное мычание второго голодного, присела на край ложа к Мише и наградила его своим первым настоящим поцелуем. Вкус ее губ и языка был сладостен.
- Миша, ты прости, если тебе это...
- Мне это очень. Я о тебе мечтал с восьмого класса.
-Тогда не будем оправдываться. Ты же есть хочещь,да?
- Ужасно хочу.
Она сняла чайник с бачка. Внутри была обычная, Понятного растительного источника каша с обычной тушенкой. Второй раненый был, очевидно, так же малоподвижен, как Шмидт, иначе бы давно вспорхнул со своего места, настолько ретиво он махал двумя здоровыми руками.
- Подожди немного, сейчас подброшу ему еды, а то он свое одеяло сожрет, - шепнула она Мише и прикрикнула: - Буревестник Сухомлинов, за проявление буржуазного нетерпения и дудковской империалистической алчности вы будете наказаны дополнительным пребыванием в этом гроте.
- Нет! - воскликнул буревестник. - Я буду проявлять зотовское терпение и социалистическую сдержанность.
Накладывая еду в миску второму, лучшие кусочки Катя откровенно оставляла Мише. То же произошло и при дележке галет. Она отнесла еду Сухомлинову, и пока шла обратно, тот уже умял половину.
Шмидт старался есть неторопливо, чтобы растянуть удовольствие. Вопросы, созревшие в нем и готовые вырваться наружу, он заедал кашей и заглатывал горячим чаем. Настоящим, не пустым кипятком. Очевидно, комсостав, к которому относилась и школьная подруга, питался получше, чем рядовое быдло в подземных экипажах.
Катя ласково смотрела на него, как умеет смотреть женщина на дорогого ей питающегося мужчину. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а к желудку - через ротовое отверстие.
- Ешь, ешь, Миша, не торопись. Ты один тут у меня близкий человек остался. Сашка, по-моему, совсем сходит с ума. А Васька... Это правда был Васька?
Миша застыл, не донеся ложку до губ, перестал жевать. В звенящую, как после наркоза, голову возвращались страшные образы давнего прошлого.
- Васька Рябченко, кто же еще? Не клонируют же они людей. Фантастики тут не читают. Тут -вообще грамотных маловато. Но как же, Кать... Я стрелял почти на звук. Он хрустнул коленками, Макаров включил фонарь, и я тут же нажал на спуск. Откуда я... Он мог также целиться в меня в темноте.
- Успокойся, Миш, - она погладила его по небритой щеке, и он снова смог есть. - Это шолоховщина. Ты читал "Донские рассказы"?
- Нет.
- Вот там всю дорогу брат стреляет в брата, муж в жену. Это судьба. Перестань казниться. Мы должны выжить. Да? Мы же спустились в эту чертову пещеру, чтобы вы, мальчишки, выжили. Да?
Он кивнул. Он закончил с кашей и теперь допивал чай, печально жуя галету. Вот тебе и веселая спортивная игра на выживание. Вот тебе и досмотрелись веселых американских триллеров, "Бегущий человек" и так далее, вот тебе и докаркались.
Сколько же они так выживают? Там, на поверхности земли, сейчас, должно быть, январь. Или февраль? 96-й год уже наступил. Снег выпал. Такой искрящийся, слепящий на солнце, холодный, сыпучий... и недоступный. Война в Чечне, наверное, уже закончилась. А мама меня похоронила. А вот если то же самое сделали заочно с Васей Рябченко, то здесь ошибки не произошло.
Как тут они поступают с трупами? Он несколько раз видел часовых-автоматчиков, отволакивающих куда-то убитых с поля боя. Куда? Васю, наверное, уже . Давно отволокли.
- Не знаю, - ответила Катя. Последнюю мысль Миша высказал вслух. -- Ты права, конечно. Мы выживем и уйдем отсюДа. Как-нибудь доберемся до воли.
-- Да, Миш. Завтра тебя перенесут в другую палатy. Черт, я все по привычке называю это палатами. EЩe денька три там. А в этом гроте долго нельзя.
- А сколько я тут?
- Вчера тебя ранило. Рувим прооперировал, и тебя отнесли сюда.
- Как вчера? Мне почему-то кажется, что я тут уже неделю, а может, и месяц.
Катя как-то беспомощно улыбнулась.
- Миша, понимаешь... Я сама не знаю почему, нe в этом месте- оно находится где-то под нашим госпиталем - время бежит быстрее. Сюда относят поел операции всех тяжелораненых, и через день-два у ниx всё затягивает. А беременные бабы, матери-героини, этих гротах за месяц вынашивают и рожают ребенкa. Родят так девятерых-десятерых - и куда-то на кладбище. Я здесь часто бываю, и вот уже - седых волос полно.
Она склонила к нему затылком свою относительно чистую, причесанную голову. В таком свете все равно никаких седых волосков заметно не было. Но этот доверчивый жест, эта внезапная близость, которая не могла не возникнуть в этой дикой, наполненной постоянным риском безысходности, потрясли его.
Катя оглянулась на второго раненого. Тот, кажется, уже спал, посапывая.
- Тебе, как и тому, вообще-то положено лежать тут три дня, но я не хочу, чтобы ты старел. Завтра же или сегодня... Дай, посмотрю, как там у тебя заживает.
Она приподняла одеяло и не могла не заметить его неисчезавшего возбуждения. Мише стало сладостно, приятно от того, что она видит. Он уже еле сдерживался.
- Нет, тут слишком темно, - прошептала Катя и осторожно коснулась кончиками пальцев напряженной мужской плоти, потом осторожно ее поцеловала и подняла глаза. - Да, мой милый?
Миша кивнул и закрыл глаза. Все произошло очень быстро. Непонятное ускорение времени не давалo растянуть удовольствие, но кульминация была необыкновенно сильной.
Катя облизнула губы и прилегла рядом с ним, уютно уткнувшись носом ему куда-то в шею.
- Тебе понравилось, Миш?
- Я люблю тебя, Катя.
- Я давно это чувствую... знаю. Только...
Он ощутил, как слеза с ее ресниц перекатилась ему на кожу.
- Миша, ты можешь послать меня куда подальше, потому что я сука и дешевка. Я, кажется... беременна... от Сашки. Когда ты нас охранял возле бельевой, вот тогда...