Прудон не упускает возможности направить свою критику и в адрес такого заметного в XIX в. общественного института, как церковь. «Богословы назвали вожделение или алчный аппетит страстью чувственных вещей, следствием, по их мнению, первородного греха», — начинает издалека атаку на церковь Прудон, но тут же и обрушивается на нее всей силой, указывая на отнюдь не во всем подобающую роль этого общественного института в общественных же отношениях: «Меня сейчас мало волнует, что такое первородный грех; замечу только, что алчный аппетит богословов есть не что иное, как эта потребность в роскоши, о которой сообщала Академия гуманитарных[64] наук как о доминирующем мотиве наших времен»[65].
И такая — критическая одновременно в разных направлениях позиция Прудона вызывала, разумеется, шквал критики со всех сторон, при том, что из всех многочисленных ответов на его нападки наиболее известной в веках так и осталась едкая рецензия Маркса (с просьбой о написании которой, напомним, Прудон сам же к нему и обратился). Тем более, что и коммунизм, вслед за социализмом, Прудон не оставил своим вниманием, говоря, что «никто не имеет права навязывать свои товары другим: единственным судьей полезности или, что то же самое, необходимости, является покупатель. Итак, в первом случае вы являетесь арбитром соответствия; во втором — я. Уберите взаимную свободу, и обмен перестанет служить проявлением промышленной солидарности: это будет грабежом. Коммунизм, кстати, никогда не преодолеет эту трудность»[66].
Прудон совершенно не оценил преимуществ закона об авторских правах, когда заявил: «Четыре года назад в палатах родилась странная идея — создать закон о литературной собственности! как будто значение идеи не стремилось стать всем, а стиль — ничем»
Прудон, кроме всего, присоединяется к еще одному упомянутому выше врагу марксизма (каковым его, без сомнения, считали сами марксисты) — к Бланки́, который в изъятых Прудоном из контекста фразах отрицает возможность организации труда. На самом деле Бланки, наоборот, настаивает на такой возможности — через организацию совместного, между работниками и хозяевами, владения производством, через его акционирование. Но Прудон находит место, в котором Бланки призывает «уважать добрые и верные намерения», но одновременно — не бояться «сказать, что издать книгу об организации труда[67] — это в пятидесятый раз повторить трактат о возведении в квадрат круга или о философском камне»[68].
Разумеется, к таким выпадам Маркс, претендовавший на высокое место в иерархии европейского коммунизма, не мог оставаться равнодушным: выход в свет «Философии нищеты» он воспринял как нападение. Ответным шагом послужила та самая, написанная по просьбе самого Прудона «Нищета философии» Маркса, в предисловии к которой он откровенно заявляет, что был занят в этой работе не столько противостоянием с Прудоном и его «Философией нищеты», сколько оттачиванием собственных философских и политэкономических установок. «Читатель поймет, почему, выполняя этот неблагодарный труд, мы часто должны были отвлекаться от критики г-на Прудона, чтобы приниматься за критику немецкой философии и одновременно делать некоторые замечания по политической экономии»[69], — напишет в предисловии к «Нищете философии» Маркс. Однако и этого Марксу показалось мало, особенно с учетом нараставшей на его глазах популярности «Философии нищеты», и вскоре он привлекает Энгельса сначала для совместного написания знаменитого «Манифеста», а затем для финансирования «Капитала». Так труд Прудона послужил катализатором для формулирования и последующих многочисленных переизданий постулатов Маркса, направленных на то, чтобы составить конкуренцию «Философии нищеты, в самом тексте которой обнаруживаются места, ставшие отправными точками для тех или иных положений в работах Маркса и Энгельса. Так, в главе «Манифеста» о буржуа и пролетариях Маркс и Энгельс развивают (хотя, разумеется, недословно) тезис Прудона о разрушительном влиянии машин и разделения труда, говоря, что в результате этого влияния «труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабочего»[70]. Можно согласиться с тем, что с началом машинной эпохи рабочий становится «простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы» и что «массы рабочих, скученные на фабрике, организуются по-солдатски. Как рядовые промышленной армии, они ставятся под надзор целой иерархии унтер-офицеров и офицеров»[71] и т. п. Но нельзя отрицать и того, что машинное производство и разделение труда, против чего яростно выступал Прудон, и ему вторили Маркс и Энгельс, в конечном итоге способствовали общему прогрессу человечества: неправы в этом случае оказались все трое, но хронологически первым — Прудон.
64
Дословный перевод с французского слова morales (в названии Академии) — моральных, нравственных (второе значение — духовных). Предпочтем выйти за рамки дословного перевода и применять к Академии наук термин гуманитарных. Кроме того, из упоминаний Прудона Академии не ясно, какую именно Академию он имеет в виду. Но следует предположить, что речь идет о Безансонской академии, стипендиатом которой Прудон был некоторое время с 1838 г. —
69
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, тт. 1–39. Издание второе. — М.: Издательство политической литературы, 1955–1974 гг. — Т. 4. — 615 с. — С. 69.
70
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, тт. 1–39. Издание второе. — М.: Издательство политической литературы, 1955–1974 гг. — Т. 4. — 615 с. — С. 430.
71
Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, тт. 1–39. Издание второе. — М.: Издательство политической литературы, 1955–1974 гг. — Т. 4. — 615 с. — С. 431.