Меньшая часть философии отдаляется от религии, говорит ироничный мыслитель, большая часть — возвращается к ней. — Это наблюдение — унизительная правда.
«Ангелы, святые, девственницы царят на небесах вместе с Богом; демоны и злодеи живут в аду вечных мучений. У общества есть свои левые и правые: настало время завершить уравнение, чтобы эта мистическая иерархия спустилась на землю».
П.-Ж. Прудон, «Философия нищеты»
Вся наука развивается в течение трех последовательных эпох, которые можно назвать, сравнивая их с великими эпохами цивилизации, эпохой религии, эпохой софистики, эпохой науки[135]. Таким образом, алхимия соответствует религиозному периоду науки, позднее названной химией, окончательный замысел которой еще не обнаружен; точно так же, как астрология соответствует религиозному периоду другой научной конструкции, астрономии.
Теперь, после 60-летних насмешек над философским камнем, химики, движимые опытом, больше не осмеливаются отрицать возможность трансформации тел; в то время как астрономы, ведомые механизмом мироустройства, также подозревают о существовании законов его организации (то есть нечто схожее с астрологией). Разве это не тот случай, чтобы сказать, как философ, которого я цитировал ранее, что, если меньшая часть химии отдаляется от теории существования философского камня, ее большая часть, наоборот, приближается к ней; точно так же, если небольшая часть астрономов насмехается над астрологами, ее большая часть астрологам верит?[136]
Я, конечно, менее склонен к вере в чудеса, чем большинство атеистов, но я и не могу не думать, что истории о чудесах, предсказаниях, волшебстве и т. п., не что иное, как искаженные рассказы о необычайных эффектах, произведенных определенными скрытыми силами или, как мы привыкли говорить, оккультными силами. Наша наука все еще настолько груба и полна недобросовестности; наши ученые демонстрируют столько нахальства при минимуме знаний; они настолько бесстыдно отрицают факты, которые смущают их, чтобы защитить мнения, которыми они пользуются, что я не доверяю их умам так же, как не доверяю суевериям. Да, я убежден, наш нынешний вульгарный рационализм — это начало периода, который благодаря науке станет поистине невероятным; вселенная, на мой взгляд, не что иное, как лаборатория магии, где нужно быть готовым ко всему… Иными словами, я возвращаюсь к главной теме.
Следовательно, было бы заблуждением, если представить себе такое после выводов, которые я сделал о трансформациях религии, что метафизика произнесла свое последнее слово о двойной загадке, выраженной в этих четырех словах: существование Бога, бессмертие души. Здесь, как и везде, самые передовые и наиболее устоявшиеся выводы разума, те, которые, кажется, навсегда решили теологический вопрос, возвращают нас к изначальному мистицизму и подразумевают существование новых данных невероятной философии. Критика религиозных взглядов заставляет нас насмехаться сегодня и над самими собой, и над религиями; однако же резюме этой критики — не что иное, как воспроизводство проблемы. Человеческий род, в тот момент, как я это пишу, находится на грани признания и подтверждения чего-то, что будет эквивалентом древнему представлению о Божественности; и это будет уже не спонтанным стремлением прошлого, а отражением непобедимой диалектики.
Постараюсь пояснить так, в нескольких словах, чтобы меня услышали.
Если есть точка, в которой философы, несмотря на то, чем они обладают, наконец пришли к согласию, это, несомненно, различие между разумом и необходимостью, между субъектом и объектом мысли, между собой и отрицанием себя; между духом и материей, проще говоря. Я прекрасно понимаю, что все эти термины не выражают ничего настоящего и истинного, что каждый из них демонстрирует лишь отрыв от абсолюта, который и является настоящим и истинным, и что, взятые по отдельности, они все в равной степени содержат в себе противоречие. Но не менее верно и то, что абсолют совершенно непостижим для нас, что мы осознаем его только в его противоречивых терминах, которые не выдерживают давления нашего эмпирического опыта; и который, если единение помогает нам обрести веру, то двойственность является первым условием науки.
Итак, кто думает, а кто уже подумал? Что такое душа, что такое тело? Я вызываюсь избегать этого дуализма. Есть как сущности, так и идеи: первые демонстрируют природные различия, подобно вторым в их понимании; так же, как идеи Бога и бессмертия души, несмотря на их идентичность, возникли последовательно и противоречиво в философии, все же, несмотря на их слияние в абсолюте, также «я» и «не-я» возникают отдельно и противоречиво в природе, и мы располагаем одновременно как мыслящими сущностями, так и теми, которые не способны мыслить.
135
См., среди прочего, Auguste Comte,
136
Я не намерен положительно высказываться здесь о трансмутируемости тел или обозначать ее как цель для исследований; еще менее я претендую на то, чтобы говорить, каким должно быть мнение ученых по этому вопросу. Я только хочу указать на тот вид скептицизма, который заставляет рождаться в любом непредубежденном разуме самые общие выводы химической философии, или, лучше сказать, несовместимые гипотезы, которые поддерживают эти теории. Химия — это действительно антагонизм разума: со всех сторон она затрагивает фантастику; и чем больше опыт заставляет нас ее узнавать, тем больше она оказывается окруженной непостижимыми тайнами. Это размышление, которое мне только что было навеяно чтением «Записок о химии» г-на Либиха (Париж, Масгана, 1845, пер. Берте-Дюпини и Дюбрей-Элион).
Таким образом г-н Либих, изгнав из науки гипотетические причины и все сущности, допущенные древними, такие, как творческая сила материи, ужас пустоты, ректорский дух (l’esprit recteur) и т. д. (с. 22), немедленно признает, в качестве условия для понимания химических явлений, ряд не менее темных сущностей, — жизненную силу, химическую силу, электрическую силу, силу притяжения и т. д. (с. 146, 149). Это похоже на осознание свойств тел, как осознание психологами способностей души под именами свободы, воображения, памяти и т. д. Почему бы не придерживаться элементов? Почему, если атомы весят сами по себе, как, кажется, полагает г-н Либих, они не могут быть сами по себе электрическими и существовать сами по себе? Любопытная вещь! материальные явления, подобно явлениям разума, становятся понятными, только если предположить, что они порождаются непостижимыми силами и подчиняются противоречивым законам: это то, что появляется на каждой странице книги г-на Либиха.
Материя, по словам г-на Либиха, по существу инертна и лишена какой-либо спонтанной активности (с. 148); как же тогда атомы что-то весят? Разве гравитация, присущая атомам, не является правильным, вечным и спонтанным движением материи? и то, что мы получим в качестве состояния покоя, не будет ли это скорее балансом? Зачем в этом случае иногда предполагать инерцию, противоречащую определениям, иногда внешнюю виртуальность, о которой ничто не свидетельствует?
Из того факта, что атомы
Кроме того, г-н Либих признает, что
Массы атомов, говорит М. Либих, неравны, потому что их объемы неравны: однако невозможно доказать, что химические эквиваленты выражают относительный вес атомов, или, другими словами, то, что мы увидим в результате расчета атомных эквивалентностей в качестве атома, составлено не из множества атомов. Все это означает, что больше материи весит больше, чем меньше материи; и поскольку гравитация является сущностью материальности, будет сделан обязательный вывод о том, что гравитация везде идентична сама по себе, в материи также существует тождество; что различие простых тел происходит или из-за различных видов соединений атомов или из-за различных степеней молекулярной конденсации, и что в глубине атомы являются трансмутируемыми, чего г-н Либих не допускает.
«У нас, — по его словам, — нет оснований полагать, что элемент преобразуется в другой элемент (с. 155).» Откуда это известно? Причины веры в это заключение вполне могут существовать и без того, чтобы вы замечали, и нет уверенности в том, что ваш разум находится в этом отношении на уровне вашего опыта. Но давайте признаем отрицательный аргумент господина Либиха, что из этого следует? То, что за пятьдесят шесть исключений, которые до сих пор оставались неснижаемыми, вся материя находится в постоянной метаморфозе. Тогда закон нашего разума предполагает в природе единство вещества, а также единство силы и единство системы; более того, ряд химических соединений и самих простых тел неминуемо приведет нас к этому. Как тогда отказаться следовать до конца пути, открытого наукой, и допустить гипотезу, которая является роковым выводом самого эксперимента?
Так же, как г-н Либих отрицает трансмутируемость элементов, он отвергает спонтанное образование зародышей. Тогда, если мы отвергаем спонтанное образование зародышей, мы должны признать их вечность; и поскольку, с другой стороны, геология доказывает, что земной шар не заселен ничем вечным, мы вынуждены признать, что в какой-то момент вечные зародыши животных и растений вылупились, в отсутствии отца или матери, на поверхности земного шара. Таким образом, отрицание стихийных поколений возвращает гипотезу этой спонтанности: что еще столь ненавистная метафизика предлагает более противоречивого?
Да не верит никто по этой причине, что я отрицаю ценность и достоверность химических теорий, ни то, что атомная теория кажется мне абсурдной, ни то, что я разделяю мнение эпикурейцев о стихийных поколениях. Все, что я хочу еще раз подчеркнуть, это то, что с точки зрения принципов химия нуждается в крайней терпимости, поскольку она возможна только при условии существования определенного количества домыслов, которые противоречат разуму и опыту, и которые разрушают друг друга.