— У вас такой мечтательный вид… Вы вспомнили своего давно пропавшего возлюбленного?
Элиза вздохнула и нехорошо посмотрела на Каролину.
— Я не забыла нашу увлекательную беседу в Ганновере, — сказала та.
— Давайте поговорим о другой увлекательной беседе! — воскликнула Элиза. — Какие вести из библиотеки?
— Когда я уходила, они всё ещё ругались. Оба очень гордые люди. Ньютон особенно не склонен уступать. Двор переедет сюда, бедный Лейбниц останется в Ганновере. Преимущество на стороне Ньютона. Он выиграл спор о приоритете, по крайней мере, так считают члены Королевского общества. Неприятности вокруг Монетного двора, судя по всему, разрешились.
— Это он вам сказал? Коли так, вот уж и впрямь чудо! — заметила Элиза.
— Почему?
— А разве ковчег не под надзором Чарльза Уайта? И разве Ньютону не предстоит испытание ковчега?
— Всё это он мне сказал, — ответила Каролина, — но Ньютон считает, что преодолел трудности, арестовав архипреступника по прозвищу Джек-Монетчик. Этот мерзавец теперь в руках сэра Исаака; скоро его повесят не до полного удушения, выпотрошат и четвертуют на Тайберн-кросс… Иоганн? Иоганн!!! Принеси нюхательную соль, герцогине дурно!
Иоганн вбежал в комнату всего несколько секунд спустя, однако к этому времени его мать уже овладела собой: она по-прежнему крепко держалась побелевшими пальцами за подлокотники, чтобы не сползти на пол, но краска уже вернулась её щекам.
— Пустяки, — сказала Элиза, поднимая взгляд на своего первенца. — Можешь заниматься своими делами.
Иоганн ушёл, взволнованный и обескураженный.
— У меня бывают такого рода каталептические припадки от перенапряжения, когда приходится думать о слишком многих вещах сразу. Всё уже в порядке. Спасибо за участие, ваше высочество. Перейдём к…
— Ни к чему мы не перейдём! — объявила принцесса Уэльская. — Мы продолжим обсуждать эту увлекательнейшую тему в мире! Вы любите самого знаменитого преступника за всю историю человечества!
— Ничего подобного! — возмутилась Элиза. — Он меня любит, вот и всё.
— Ах, это совершенно меняет дело.
— Ваша ирония излишня.
— Как вы познакомились? Я обожаю истории про то, как встретились истинные влюблённые.
— Мы не истинные влюблённые, — отрезала Элиза. — А как мы познакомились… ну, это не ваше дело.
Распахнулась другая дверь, и вошёл Лейбниц. Он с мрачной торжественностью поклонился дамам.
— Как я понял, намечается отъезд в Ганновер, и весьма скоро, — начал учёный. — Если ваше королевское высочество позволит, я бы поехал с вами. — Он повернулся к Элизе. — Сударыня! Наша дружба, начавшаяся в Лейпциге тридцать лет назад, когда наши пути пересеклись на ярмарке, и мне довелось пережить небольшое приключение вместе с вами и вашим другом-бродягой…
— Ага! — воскликнула Каролина.
— …близится к завершению. Благородная попытка принцессы достичь философского примирения, в которой ей с таким терпением и тактом помогал доктор Уотерхауз, должен с прискорбием сообщить…
— Провалилась? — спросила Каролина.
— Перенесена на другой срок, — сказал Лейбниц.
— Какой?
— Сотни, может быть, тысячи лет.
— Хм-м, — сказала Каролина. — Не много практической пользы будет от этого Дому Ганноверов, когда придёт время выбирать новый Тайный совет.
— Очень сожалею, — пожал плечами Лейбниц, — но некоторые вещи нельзя ускорить. Другие, как мой отъезд из Лондона, напротив, происходят чересчур быстро.
— Где сэр Исаак и доктор Уотерхауз? — спросила принцесса.
— Сэр Исаак уехал и передаёт извинения, что не попрощался лично, — отвечал Лейбниц. — Как я понял, у него очень спешные дела. Доктор Уотерхауз сказал, что подождёт в саду на случай, если вы захотите отрубить ему голову за провал миссии.
— Отнюдь! Я пойду поблагодарю его за услугу — а вас жду завтра на корабле!
И Каролина стремительно вышла из комнаты.
— Элиза, — сказал учёный.
— Готфрид, — отозвалась герцогиня.
Лондонский мост
на следующий день
— Оно было совсем не таким слёзным, как могло бы, учитывая, сколько мы с герцогиней знакомы, как много вместе пережили и всё такое, — сказал Лейбниц. — Разумеется, мы будем держать связь через переписку.
Он говорил о вчерашнем расставании с Элизой в Лестер-хауз, но с тем же успехом его слова могли относиться к их с Даниелем теперешнему прощанию на Лондонском мосту.
— Сорок один год, — проговорил Даниель.