— Доктор Уотерхауз! — воскликнул граф Лоствителский. — Как давно вы здесь?
— Изрядное время, — отвечал Даниель, стараясь, чтобы голос его прозвучал зловеще.
— Я несколько огорчен, — начал граф. Даниель рассердился было, потом сообразил, что граф как человек благовоспитанный сглаживает всё почти до утраты смысла. На самом деле он хотел сказать, что очень сожалеет. Даниель попытался ответить в той же манере:
— Вероятно, вы почувствовали некоторую неловкость.
— Ничуть, — отвечал граф, имея в виду: «Мне хотелось сквозь землю провалиться».
— Дело в какой-то степени щепетильное, — продолжал Даниель. — Разумеется, ваш долг офицера превыше всего. Я вижу, что вы прекрасно его исполняете.
— Боже, храни короля, — откликнулся граф. По-видимому, это означало: «Вы всё правильно поняли, спасибо, что не держите на меня зла».
— …храни короля, — кивнул Даниель, подразумевая: «не стоит благодарности».
— Сэр Исаак… внизу, — сообщил граф, указывая взглядом на ворота крипты. Они были открыты и, насколько Даниель мог видеть, не взломаны.
— Как вы их открыли? — спросил он.
— Мы стояли и обсуждали, как их взломать, потом пришёл огромного роста человек и отпер замки.
Даниель откланялся и зашагал к воротам, не обращая внимания на двух высокопоставленных господ, которые его приметили и теперь хотели знать, как давно он здесь находится.
— Как давно вы здесь? — спросил сэр Исаак Ньютон.
Гробница тамплиеров являла собой пузырь тёплого дыма, столько внесли сюда фонарей и свеч. Пар от них и от дыхания полудюжины рабочих, орудующих лопатами, конденсируясь на холодном камне и меди саркофагов, струйками сбегал на землю.
— Изрядное время, — буркнул Даниель. У него было много оснований для недовольства, но сильнее всего раздражало, что Исаак, умеющий быть таким интересным, ввязавшись в низкие житейские дрязги, сделался настолько банален.
Даниелю пришлось напомнить себе, что этот повод досадовать — самый эфемерный.
— Всё из-за дуэли на пушках, третьего дня на Тауэрском холме? — предположил он.
— Из-за неё и побега младших Шафто, — признал Исаак. — Мои свидетели имеют свойство исчезать, когда они больше всего нужны. Остался только Джек.
— Вы напрасно тревожите покой бедных храмовников, — сказал Даниель. — Вам должно быть очевидно, что тут уже ничего нет.
— Конечно, — ответил Исаак, — но в дело замешаны другие силы, и они не так быстро замечают очевидное, как вы и я.
Это прозвучало почти комплиментом: Исаак на мгновение поднял Даниеля до себя. Тот в первое мгновение поддался на лесть, потом насторожился.
— Благодарить надо Уайта, — продолжал Исаак. — Думаю, он хотел умереть — уйти от правосудия. Однако Уайт не предвидел, как именно он погибнет, и это обернулось мне на пользу.
— Вы хотите сказать, потому что вызвало у нового правительства приступ паники?
Вместо ответа Исаак развёл руками и кивнул на распаренных землекопов.
— Когда им, как мне, надоест переворачивать вверх дном этот двор, они перейдут в Брайдуэлл, а если и там ничего не найдут, то дальше по следу в Английский банк.
Даниель знал, что у фразы есть продолжение, которое незачем было произносить вслух: «Если вы не уступите мне немного того, что я хочу». В тот миг он готов был ринуться в банк и взять немного Соломонова золота для старого друга. Почему бы и нет? Соломон Коган заметит недостачу, Пётр Великий разгневается, но всё наверняка как-нибудь удастся уладить.
И тут Исаак заговорил:
— Утверждают, что какой-то безумный старик напоил толпу допьяна и рассказывал ей сказки про спрятанное золото, чтобы Шафто смогли незаметно выбраться из Флитской тюрьмы.
Это всё испортило. Даниель вспомнил, почему надо держать у себя всё Соломоново золото до последней крупицы: потому что люди к нему стремятся и оно даёт власть, которая ещё может Даниелю понадобиться. И ещё он вспомнил, как нелеп весь алхимический взгляд на мир. Посему Даниель ничего больше не сказал про Соломоново золото, но простился с Исааком и вышел наружу. Через минуту он был уже с герцогиней Аркашон-Йглмской в пустом помещении над бывшим Двором технологических искусств.
— Вам не следовало оставлять меня тут в одиночестве, — сказала она.
Почему-то у Даниеля не создалось впечатления, что его упрекают в нарушении светских условностей.