Покончив со своими обязанностями здесь, звонарь покинул смрадный туннель и, пройдя в арку, встал посередине Холборна, точно под тройным окном Джека Шафто, словно влюбленный, готовый пропеть серенаду даме сердца. В обычное время это было бы дело тёмное (поскольку солнце уже давно закатилось) и опасное (люди, вставшие перед воротами Лондонского Сити, обычно долго не проживали). Однако сегодня маневры звонаря освещала толпа лондонцев с факелами, перегородившая улицу, так что если какой-нибудь кучер по глупости и решил бы проехать этим путём, лошади шарахнулись бы от огненного заграждения. Ньюгейтские ворота заперли на ночь. Звонарь стоял в полукруге огня, изумлённо моргая — обычно он исполнял свои обязанности в менее многолюдной обстановке.
Джек с самого вынесения приговора вёл жизнь затворника. В первые дни на Холборне время от времени собиралась толпа, видимо, привлечённая слухами, что Джек Шафто покажется в окне, словно король на балконе Сент-Джеймского дворца. Её неизменно разгоняли констебли; Джека никто так и не увидел. Однако сегодня был особый случай: часто ли в жизни Джека будут вешать не до полного удушения, холостить, потрошить и четвертовать? Минуту или две он зажигал свечи — ещё одна редкая для Ньюгейта роскошь; те обожатели, у которых не было «желтяков» (то есть гиней), чтобы слать Джеку портвейн, кое-как находили «треньк» (трёхпенсовик) на сальную свечку, чтобы ему после стакана на сон грядущий не мочиться мимо ночной вазы. Свечей уходило мало, но беречь их теперь было незачем, и Джек зажёг все. Комната немедленно наполнилась едким дымом и запахом прогорклого сала, живо напомнив Джеку его детство на Собачьем острове. В одном из окон была окованная железом форточка. Джек открыл её, чтобы выпустить дым. Это немедленно приметила толпа на Холборне, возомнившая, будто у Джека Шафто в последнюю ночь нет других дел, кроме как с ней базарить. Треклятый колокол зазвенел снова, унимая ропот толпы, и звонарь прокричал свои куплеты.
Джек был готов. Он прижался лицом к решётке и заорал:
Стишки очень понравились всем, кроме звонаря, который отступил в направлении церкви Гроба Господня, слегка ускорив шаг, когда в спину ему полетели кал и недоброкачественные овощи.
После бегства звонаря под окном остались только добропорядочные члены толпы, разделённые склонностью убивать, насиловать и обворовывать друг друга, но сплочённые любовью к Джеку. Они определённо чего-то от него ждали. Несколько компаний затянули было песенки в его честь, на разные мотивы, но общего хора не получилось. Джек (для них — смутный силуэт на фоне дымной, озарённой свечами комнаты, наполовину скрытый массивными железными прутьями) замахал руками, а когда толпа немного притихла, снова прижался лицом к решётке и закричал:
— Ночной колокол пробил, джентльмен из церкви Гроба Господня пропел мне свои куплеты, я удаляюсь спать. И вам советую! Завтра у нас длинный и хлопотный день! Утром у меня встреча на Тайберне, куда я вас всех приглашаю! А вечером ещё одна, в Коллегии врачей. Ибо хотя тело моё четвертуют, предполагается, что голова в ходе церемонии останется более или менее целой, и натурфилософы за углом — по Ньюгейт-стрит, свернуть в Уорвик-лейн, напротив Грейфрайарз, первый проулок направо, большое здание с золотой пилюлей наверху — вскроют мой череп, чтобы поискать причину, отчего я такой злодей.
Гневный рёв, нарушивший тишину и покой его благородного обиталища, так возмутил Джека, что он немедля захлопнул форточку. И вовремя, потому что через мгновение пошёл град. Звон чего-то мелкого и металлического рос и рос, так что заглушил крики толпы. Джек из любопытства вновь подошёл к решётке и увидел на подоконнике сугробы пенсов и фартингов. Было здесь даже несколько шиллингов. Ему бросали деньги — деньги, чтобы оплатить христианское погребение, вырвать Джека из лап Коллегии врачей. А те, у кого не было даже фартинга, бежали, потрясая факелами, по Ньюгейт-стрит в поисках первого поворота направо, о котором говорил Джек. Коллегии врачей предстояла долгая, нескучная ночь, зато Джек Шафто остался в тишине и получил возможность хоть немного поспать.