Таким образом, активному началу, действующему так различно, как природа или ее мнимый творец, невозможно приписывать какие-нибудь единообразные качества на основании его дел, то полезных, то вредных человеческому роду; во всяком случае каждому человеку приходится судить об этом на основании только своих частных, особенных переживаний: здесь невозможна какая-либо общая, неизменная мерка; наши суждения всегда будут основываться на наших личных восприятиях и ощущениях, а то, как мы ощущаем, зависит от нашего темперамента, нашей организации, особенных обстоятельств нашей жизни, то есть от факторов, которые не могут быть одинаковыми у различных людей. Из этих различных способов восприятия и заимствуются постоянно те краски, которыми пользуются люди, рисуя себе, портрет божества; поэтому представления о божестве не могут быть ни долговременными, ни надежными; выводы, которые из них делают, никогда не будут ни постоянными, ни единообразными; всякий будет судить о божестве лишь по самому себе и видеть в своем боге лишь самого себя.
Если иметь это в виду, то естественно, что довольные собой люди, обладающие чувствительной душой и пылким воображением, станут изображать божество в самом пленительном виде; во всей природе, непрерывно доставляющей им приятные ощущения, они будут видеть одни лишь признаки доброжелательства и доброты; в своем поэтическом восторге они будут замечать повсюду следы совершенного разума, бесконечной мудрости, заботливого провидения, занятого счастьем людей; голос самолюбия, присоединяясь к порывам их восторженного воображения, окончательно убедит их в том, что вселенная создана только для человечества; мысленно они постараются облобызать руку своего мнимого благодетеля; тронутые его милостями, наслаждающиеся ароматом роз, шипы которых им не видны и неощутимы в их экстазе, они не будут знать, как отблагодарить провидение за эти по существу неизбежные вещи, в которых ими усматриваются бесспорные доказательства божественного внимания. Всецело находясь во власти предрассудков, эти энтузиасты вовсе не заметят тех бедствий и неустройств, ареной которых является мир; если же они и заметят их, то сумеют убедить себя в том, что в виды благодетельного провидения входят и эти горести как необходимый этап человечества на пути к величайшему блаженству; их вера в божество, от которого, как им кажется, они зависят, заставит их думать, будто человек страдает лишь ради своего же блага и всемогущее верховное существо сумеет извлечь для человека бесконечное благо из его теперешних земных страданий. Их ум, настроенный подобным образом, видит лишь вещи, вызывающие их восхищение, благодарность, доверие; самые простые и необходимые явления представляются им чудесами благотворительности и доброты; упорно видя во всем мудрость и разум, они закрывают глаза на беспорядки, совершенно непримиримые с положительными качествами, приписываемыми ими существу, покорившему их сердца; самые ужасные несчастья, самые печальные для человечества события перестают для них носить отрицательный характер, давая им лишь новые доказательства божественных совершенств; они убеждают себя в том, будто все, что кажется им несовершенным или нехорошим, таково лишь по видимости, и восторгаются мудростью и благостью своего бога даже перед лицом самых грозных и горестных явлений.
Это любовное опьянение, это странное пристрастие лежит, без сомнения, в основе философской системы оптимизма. Одаренные пылкой фантазией мечтатели придерживающиеся этого учения, совершенно отказавшись, по-видимому, от свидетельства своих чувств находят, что даже для человека все хорошо в природе, в которой добро всегда сопровождается злом и взглянув на которую менее предубежденные, не наделенные столь поэтическим воображением люди нашли бы, что все обстоит так, как только может обстоять, что добро и зло одинаково необходимы и вытекают из природы вещей, а не зависят от какого-то воображаемого существа, которое можно было бы существуй оно в действительности и производи все, что мы наблюдаем,называть злым с тем же основанием, с каким его упорно называют благим. Кроме того, чтобы быть в состоянии оправдать провидение и освободить его от обвинений во всех наблюдаемых нами бедствиях, недостатках, беспорядках, следовало бы знать цель мирового целого, признаваемого творением этого провидения, но это целое не может иметь цели, так как если бы оно имело какую-нибудь цель или устремление то уже не было бы целым.
Нам, конечно, скажут, что наблюдаемые нами в мире бедствия и беспорядки носят лишь относительный характер; они только видимость и отнюдь не опровергают божественной мудрости и благости. Но разве нельзя ответить на это, что столь прославленные добро и чудесный порядок вещей в мире, на которые ссылаются как на доказательство божественной мудрости и благости, тоже представляют собой нечто относительное и кажущееся? Если то, что нам представляется порядком природы, зависит лишь от нашего способа восприятия окружающих нас вещей и сосуществования с ними и если последний позволяет нам приписывать мудрость и благость творцу мира, то не вправе ли мы на основании того же самого способа восприятия и сосуществования называть беспорядком то, что вредит нам, и считать неразумным или злым существо, по нашему мнению, приводящее в движение природу? Одним словом, явления, наблюдаемые нами в мире, наводят нас на мысль, что все необходимо, ничто не совершается случайно, все события - хорошие или дурные для нас или для других существ - происходят в силу причин, действующих по определенным, постоянным законам, и мы не имеем решительно никакого права приписывать какое-нибудь из своих человеческих качеств природе либо ее воображаемому двигателю.
Что касается людей, утверждающих, будто верховная мудрость сумеет превратить для нас в величайшее благо те самые бедствия, которые мы испытываем в этом мире по ее воле, то мы спросим у них: считают ли они себя доверенными лицами божества и на чем они основывают свои надежды? Они, без сомнения, скажут, что судят о поведении бога по аналогии, считая себя вправе умозаключать на основании его теперешней мудрости и благости, что таким же мудрым и благим он окажется и в будущем. Мы ответим им на это, что они исходят из совершенно необоснованных допущений и так как утверждения о мудрости и благости их бога столь часто опровергаются фактами, то нет никаких оснований рассчитывать, чтобы его отношение к людям, то осыпаемым его милостями, то страдающим от его немилости, когда-нибудь изменилось. Если бог, несмотря на свое всемогущество и свою благость, не сумел или не захотел сделать свои излюбленные творения вполне счастливыми здесь, на земле, то вправе ли мы рассчитывать, что он сумеет или захочет сделать это в загробном мире?
Таким образом, все эти утверждения исходят из каких-то шатких гипотез, порожденных воображением; они означают, что люди, уверившие себя без всяких оснований в благости своего бога, не могут представить себе, чтобы он допустил несчастье созданных им существ. Между тем какая польза для человечества в засухах, голодовках, эпидемиях, битвах, губящих миллионы людей и непрерывно опустошающих землю? Сумеет ли кто-нибудь объяснить нам выгоды, вытекающие из бесчисленных, окружающих нас со всех сторон бедствий? Разве мы не встречаем ежедневно людей, мучающихся от рождения до смерти, с трудом находящих время, чтобы перевести дух, представляющих собой постоянные жертвы страданий и бедствий. Когда и каким образом извлечет этот благой бог добро из страданий, которым он их теперь подвергает?