Люди, говорят нам, часто действуют вопреки своим склонностям, на основании чего можно заключить, что они свободны. Но этот вывод ошибочен. Когда люди действуют, по-видимому, вопреки своим склонностям, то их побуждают к этому определенные необходимые мотивы, достаточно сильные, чтобы преодолеть их склонности. Больной человек, желая выздороветь, побеждает свое отвращение к самым отвратительным лекарствам. Боязнь страдания или смерти становится в этом случае необходимым мотивом; следовательно, этот больной не действует свободно.
Когда мы говорим, что человек не свободен, мы вовсе не собираемся сравнивать его с телом, которое просто приводится в движение внешней причиной. Человек заключает в самом себе свойственные его существу причины, его приводит в движение внутренний орган, который имеет свои собственные законы и состояние которого необходимым образом определяется влиянием идей, восприятий, ощущений, получаемых им от внешних предметов. Так как механизм восприятий и ощущений и тот способ, каким идеи запечатлеваются в нашем мозгу, не известны нам, то, не умея разобраться во всех этих движениях и не будучи в состоянии заметить всей цепи операций нашей души, или действующего в нас движущего начала, мы предполагаем его свободным: это означает, собственно, что оно движется само собой, определяет свои состояния помимо всякой причины или, вернее, что нам не известно, как и почему оно действует так, как мы это наблюдаем. Говорят, правда, что душа обладает свойственной ей активностью; я согласен с этим; но ясно, что эта активность никогда не обнаружится, если какой-нибудь мотив или причина не представят ей такой возможности. В противном случае пришлось бы сказать, что душа может любить или ненавидеть, не испытав никакого воздействия, совсем не зная предметов, не обладая никакой идеей об их качествах. Порох, несомненно, обладает особым способом действия, но последний никогда не обнаружится, если не приблизить к нему огня, который заставляет проявиться скрытую активность пороха.
Только огромная сложность наших движений, разнообразие наших поступков, многообразие причин, беспрестанно действующих на нас то одновременно, то последовательно, внушают нам мысль, будто мы свободны. Если бы все движения человека были просты, если бы действующие на нас причины, не сливаясь между собой, воспринимались раздельно, если бы наша организация была менее сложной, то, быстро добравшись до причины, которая заставляет нас действовать, мы увидели бы, что все наши поступки необходимы. Человек, который был бы вынужден всегда идти на запад, желал бы всегда идти в этом направлении, но отлично понимал бы, что идет туда не свободно. Если бы у нас было еще одно, шестое чувство, вследствие чего наши поступки и движения были бы более разнообразны и сложны, мы считали бы себя еще более свободными, чем со своими пятью чувствами.
Таким образом, не добираясь до причин, которые на нас действуют, не умея анализировать и расчленять происходящие в нас сложные движения, мы считаем себя свободными. Это столь глубокое и, однако, иллюзорное чувство, на которое нам указывают как на неопровержимое доказательство этой мнимой свободы, основывается попросту на нашем невежестве. Пусть каждый из нас попытается исследовать свои собственные поступки, отыскать их истинные мотивы, вскрыть их связь, и он убедится, что чувство собственной свободы является лишь химерой и не выдерживает проверки опытом.
Однако надо сознаться, что многочисленность и разнообразие причин, часто действующих на нас без нашего ведома, делают невозможным или по крайней мере очень трудным делом добраться до истинных мотивов наших собственных поступков и тем более поступков других людей. Эти поступки часто зависят от столь мимолетных или столь далеких от своих последствий причин, которые так мало сходны и так мало связаны с ними, что необходима исключительная проницательность, чтобы вскрыть такие причины. Вот что делает столь трудным изучение духовной жизни человека. Вот почему его сердце - это бездна, глубин которой мы часто не можем измерить. Мы вынуждены поэтому довольствоваться знанием общих и необходимых законов, управляющих человеческим сердцем; законы эти одни и те же у всех людей и видоизменяются лишь в зависимости от особенностей их организации и ее модификаций, которые не бывают и не могут быть строго одинаковыми. Нам достаточно знать, что всякий человек в силу своей сущности стремится к самосохранению и счастью. Если нам удастся понять это, то, каковы бы ни были поступки человека, мы никогда не обманемся относительно их мотивов, ибо доберемся до первого принципа, до общего и необходимого двигателя всех наших желаний. Конечно, за недостатком опыта и рассудительности человек часто ошибается в выборе средств, ведущих к указанной цели. Случается, что эти средства нам не нравятся, будучи невыгодны для нас; бывает, наконец, что они кажутся нам бессмысленными, потому что удаляют человека от цели его стремлений. Но, каковы бы ни были эти средства, их целью всегда необходимым образом является реальное или воображаемое, длительное или мимолетное счастье, соответствующее образу жизни, чувствам и взглядам данного человека. Не зная этой истины, большинство моралистов писали скорее роман, чем историю человеческого сердца. Они приписали его действия вымышленным причинам, не сумев открыть необходимых мотивов его поведения. В том же неведении находились политики и законодатели. Вернее, надо сказать, что обманщики предпочли реальным побудительным силам воображаемые. Они предпочли запугать людей всякого рода страшными призраками, чем вести их к добродетели дорогой счастья, столь соответствующей естественной склонности человеческих душ. Ведь заблуждение никогда не может быть полезно человеческому роду!
Как бы то ни было, в мире физических явлений мы различаем - или думаем, что различаем,- необходимую связь следствий с их причинами отчетливее, чем в человеческом сердце. Так, мы во всяком случае наблюдаем, что, если обстановка сходна, видимые причины всегда производят одни и те же видимые действия. Благодаря этому мы без всякого колебания считаем физические явления необходимыми и в то же время отказываемся признать эту необходимость в актах человеческой воли, источник которых без всякого основания искали в каком-то двигателе, действующем в силу собственной энергии, способном видоизменяться без помощи внешних причин и отличном от всех физических и материальных существ. Культивирование почвы основывается на вытекающей из опыта уверенности, что мы можем заставить возделанную и засеянную известным образом землю, обладающую к тому же требуемыми качествами, дать нам зерно и плоды, необходимые для нашего существования или приятные нашему вкусу. Если смотреть на вещи без предвзятости, то можно заметить, что в духовной области воспитание есть не что иное, как культивирование духа, и мы можем с уверенностью сказать, что душа подобно земле в зависимости от своих природных склонностей, от ее возделывания, от брошенных в нее семян, от более или менее благоприятных для их созревания условий произведет пороки или добродетели - эти моральные плоды, полезные или вредные обществу. Нравственность есть наука об отношениях, существующих между умами, волями и поступками людей, подобно тому как геометрия есть наука об отношениях, существующих между телами. Нравственность была бы химерой, если бы она не основывалась на знании мотивов, которые должны необходимым образом влиять на волю людей и определять их поступки.
Если в духовном мире, как и в мире физическом, всякая причина, действие которой не нарушено, необходимо сопровождается своим следствием, то разумное, основанное на истине воспитание, мудрые законы, с юности внушенные людям добродетельные принципы, благие примеры, уважение и награда за заслуги и достойные поступки, позор, презрение, наказание за порок и за преступление - вот причины, которые необходимым образом будут воздействовать на волю людей и побудят большинство из них к добродетели. Но если религия, политика, пример, общественное мнение стараются сделать людей дурными и порочными; если они душат и делают бесполезными благие принципы, внушенные людям воспитанием; если само это воспитание служит лишь распространению пороков, предрассудков, ложных и опасных взглядов; если оно разжигает в людях только гибельные для них самих и для других страсти, то воля большинства людей неизбежно направляется к злу. Многие авторы поняли всю важность хорошего воспитания, но не поняли, что хорошее воспитание совершенно несовместимо с суевериями, извращающими ум людей; с деспотическими правительствами, заставляющими своих подданных пресмыкаться и боящимися их просвещения; с законами, так часто противоречащими справедливости; с установившимися обычаями, противными здравому смыслу; с общественным мнением, неблагоприятным для добродетели; с бездарностью наставников, способных сообщить своим ученикам лишь ложные идеи, которыми они пропитаны сами. Вот" несомненно, подлинный источник всеобщей испорченности, на которую с полным основанием жалуются моралисты, не умеющие, однако, вскрыть ее настоящих и необходимых причин. Они нападают на человеческую природу, называют ее развращенной, порицают человека за то, что он любит самого себя и стремится к счастью. Учение, утверждающее, будто наша природа развращенна и необходима благодать свыше, чтобы творить добро, безусловно, вредно. Оно неизбежным образом обескураживает людей, толкает их в ожидании этой благодати на путь апатии или отчаяния. Если бы люди были хорошо воспитаны и ими хорошо управляли, то они всегда обладали бы этой благодатью. Странной моралью обладают теологи, приписывающие все моральное зло первородному греху, а все делаемое нами добро благодати свыше! Нет ничего удивительного, если мораль, основывающаяся на столь смехотворных гипотезах, не имеет действенной силы (см, ч. II, гл. VIII этого сочинения). Они уверяют, будто ему необходима сверхъестественная помощь, чтобы творить добро, и, приписывая ему свободу, в то же время утверждают, будто необходимо содействие самого всевышнего, чтобы уничтожить дурные наклонности его сердца. Но, увы! Даже сам всемогущий ничего не может поделать с дурными склонностями, которые при существующем роковом строе вещей сообщаются воле людей наиболее сильными мотивами, и с пагубным направлением, принимаемым их природными страстями. Нам без конца твердят о необходимости бороться с этими страстями; нас призывают задушить их, изгнать их из нашего сердца. Но разве не ясно, что природные страсти необходимо присущи нашей природе, полезны нашему самосохранению, так как их цель - заставить нас избегать того, что нам вредно, и добиваться того, что может быть нам выгодно? Наконец, разве не ясно, что если как следует направить эти страсти, сделать их целью вещи, полезные для нас самих и для наших ближних, то они будут с необходимостью содействовать реальному и длительному благополучию общества? Человеческие страсти подобны огню, который, с одной стороны, необходим для жизни, а с другой - способен произвести самые ужасные опустошения. Сами теологи поняли необходимость страстей. См. книгу отца Сено5 (Senault), озаглавленную ("О назначении страстей").