Настоящим противовесом страстей являются страсти; не будем же стараться разрушать их, но попытаемся направить их; уравновесим вредные страсти страстями, полезными для общества. Рассудок, будучи плодом опыта, является не чем иным, как искусством выбирать те страсти, которым мы должны давать волю ради нашего собственного счастья. Воспитание есть искусство сеять и взращивать в сердцах людей полезные страсти. Законодательство есть искусство сдерживать опасные страсти и возбуждать те, которые могут быть полезны обществу. Религия же - это искусство сеять и взращивать в душах мечтания, иллюзии, обманы, из которых рождаются гибельные для этих и других людей страсти; только победив их, человек может достигнуть счастья.
Разум и мораль сумеют оказывать влияние на людей лишь в том случае, если покажут каждому из них, что его подлинный интерес связан с полезным для него самого поведением; а это поведение может быть полезным, лишь снискав ему благожелательное отношение других людей, необходимых для его собственного счастья. Поэтому воспитание должно с юных лет занимать воображение граждан мыслями об интересе или пользе человечества, обращать их внимание на уважение, любовь и преимущества, которые с этим связаны. Привычка должна приучить их к средствам обеспечения этих преимуществ; общественное мнение должно сделать эти средства дорогими для них, а пример окружающих должен побудить их к поискам таких средств. Правительство должно с помощью наград поощрять граждан следовать этим путем, а с помощью наказаний устрашать тех, кто желал бы идти путем противоположным. Так, надежда на подлинное счастье и страх перед реальным злом могут стать страстями, уравновешивающими страсти, вредные для общества; во всяком случае последние стали бы редким исключением, если бы к людям не обращались с непонятными умозрениями и лишенными смысла словами, а говорили им о реальных вещах или указывали на их истинные интересы.
Человек так часто бывает дурным лишь потому, что считает себя почти всегда заинтересованным в этом. Пусть позаботятся о просвещении и счастье людей, и они станут лучше. При справедливом и неусыпном правительстве государство скоро начнет изобиловать добродетельными гражданами. Такое правительство доставит им реальные, осязаемые мотивы поступать хорошо; оно просветит их, даст им почувствовать свою заботу, привлечет их, дав им уверенность в том, что их счастье будет обеспечено. Если его обещания и угрозы будут точно исполняться, они, несомненно, возымеют большее влияние, чем обещания и угрозы религии с ее картинами иллюзорных благ или наказаний, в которых закосневшие в пороке люди будут сомневаться всегда, когда это будет им выгодно. Мотивы, возникающие в настоящем, будут действовать на них гораздо сильнее, чем соображения о каком-то неопределенном и далеком будущем. На земле так много порочных и дурных людей, закосневших в своем развратном образе жизни, лишь потому, что нет правительства, которое заставило бы их видеть свою выгоду в том, чтобы быть справедливыми, честными и добрыми. Наоборот, повсюду самая сильная заинтересованность толкает их на путь преступления, благоприятствуя порочным склонностям, которых ничто не исправляло и не направляло к добру. Саллюстий1 говорит: ("Никто не бывает дурным беспричинно".) Аналогичным образом можно сказать: ("Никто не бывает хорошим беспричинно".) Дикарь, не знающий в своей орде цены денег, разумеется, не будет обращать на них никакого внимания; но стоит ему очутиться в нашем цивилизованном обществе, и он скоро научится желать их и станет прилагать усилия, чтобы обладать ими. Под конец, если при этом ему не будет грозить опасность, он начнет красть, особенно если не научится уважать собственность окружающих его людей. Дикарь и дитя находятся в совершенно одинаковом положении, и лишь мы делаем дурными того и другого. Сын вельможи с детства привыкает желать власти; став взрослым, он становится честолюбцем; если ему везет и удается войти в милость государя, то он становится дурным и остается таким безнаказанно. Таким образом, не природа создает дурных людей, а наши учреждения заставляют их быть такими. Ребенок, воспитанный среди разбойников, может стать только злодеем; если бы он был воспитан среди добродетельных людей, то и сам стал бы добродетельным человеком.
Если мы станем искать источник нашего глубокого непонимания нравственности и мотивов, которые могут влиять на волю людей, то увидим, что таким источником являются ложные представления большинства философов о человеческой природе. Наука о нравах стала неразрешимой загадкой лишь потому, что из человека сделали какое-то двойное существо, отличив душу от тела, потому что его душу выделили из области физики, подчинив ее фантастическим законам какого-то иллюзорного мира и предположив, будто она совершенно иной природы, чем все известные нам явления. Эти предположения дали повод приписать человеку природу и свойства, совершенно отличные от тех, какие наблюдаются во всех других телах. Метафизики ухватились за эти гипотезы и, придав им утонченность, сделали их совершенно непонятными. Они не заметили, что движение так же свойственно душе, как и живому телу; они не поняли, что потребности души беспрерывно возобновляются, как и потребности тела; они не уразумели, что потребности души, как и потребности тела, являются чисто физическими и на душу и тело одинаково действуют лишь материальные предметы. Они не обратили внимания на тесную и постоянную связь души с телом, или, вернее, отказались признать, что душа и тело одна и та же вещь, рассматриваемая с различных точек зрения. Упорствуя в своих фантастических и непонятных взглядах, они не хотели видеть, что тело, страдая, делает несчастной душу и удрученная душа разрушает здоровье тела. Они не поняли, что духовные удовольствия и страдания влияют на тело, вливая в него бодрость или напротив, ослабляя его; они решили, что душа извлекает свои веселые или мрачные мысли из самой себя, в то время как идеи возникают у нее лишь от материальных предметов, которые свойственным материи образом воздействуют или воздействовали на ее органы. В действительности веселое или печальное настроение души определяется длительным или кратковременным состоянием жидких или твердых частей нашего тела. Одним словом, метафизики не поняли, что эта душа, будучи чисто пассивной, претерпевает те же изменения, что и тело, приводится в движение лишь посредством его, действует лишь при его помощи и часто без своего ведома и вопреки себе получает со стороны воздействующих на нее физических предметов свои идеи, восприятия, ощущения, свое счастье или несчастье.
Под влиянием этих взглядов, связанных с фантастическими системами или сочиненных для оправдания этих систем, предположили, что человеческая душа свободна, то есть обладает способностью самодвижения и может действовать независимо от импульсов, получаемых ее органами от внешних предметов. Стали утверждать, будто душа может сопротивляться этим импульсам и, не считаясь с ними, следовать по пути, который она выбирает себе в силу собственной энергии. Одним словом, стали утверждать, что душа свободна, то есть обладает способностью действовать, не определяясь никакой внешней силой.
Таким образом, эта душа, которой приписали природу, отличную от природы всех известных нам в мире существ, получила также и свой особенный способ действий: она стала, так сказать, изолированной точкой, не подчиненной цепи непрерывных движений, сообщаемых друг другу телами природы, части которой всегда находятся в действии. Увлеченные своими химерическими представлениями, эти мыслители не заметили, что, отличая душу от тела и от всех известных нам существ, они лишили себя возможности понять ее. Они не хотели замечать полной аналогии между ее способом действий и способом действий тела, а также постоянного и необходимого соответствия между душой и телом. Они не хотели видеть, что душа подобно всем юлам природы подвержена действиям притяжения и отталкивания, зависящим от свойств субстанций, приводящих в действие ее органы; что ее решения, страсти, желания всегда являются следствием движений, производимых физическими предметами, находящимися вне ее власти; что эти предметы делают ее счастливой или несчастной, активной или вялой, довольной или печальной вопреки ей самой и всем ее усилиям чувствовать себя иначе. В небесах искали фиктивных побуждений, будто бы воздействующих на душу. Людям указывали лишь на какие-то воображаемые интересы; под предлогом какого-то иллюзорного счастья им мешали трудиться для своего подлинного счастья, которого им предусмотрительно не показывали. Их взоры направляли на небо для того, чтобы они не могли видеть земли. От них скрыли истину и хотели сделать их счастливыми при помощи страхов, призраков и химер. Так люди, будучи слепыми сами, получили в руководители слепцов, после чего и руководители и руководимые только и делали, что беспрестанно заблуждались.