Чтобы отвести от этого бога обвинение в бедствиях, которые он заставляет терпеть человеческий род, нам говорят, что он справедлив, но эти бедствия суть наказания за испытанные им от людей обиды. Таким образом, оказывается, что человек способен наносить обиды своему богу! Но обида предполагает существование отношений между нами и тем, кого мы обижаем; каковы же, однако, отношения, которые могут существовать между жалкими смертными и бесконечным существом, создавшим мир? Обижать кого-нибудь значит уменьшать сумму его счастья, огорчать его, лишать его чего-нибудь, заставлять его испытывать неприятные ощущения. Но разве допустимо, чтобы человек мог влиять на благополучие всемогущего владыки мира, счастье которого неизменно? Возможно ли, чтобы физические действия материального существа оказывали влияние на нематериальную субстанцию и заставляли ее испытывать неприятные ощущения? Возможно ли, чтобы жалкое творение, получившее от бога свое существование, свою организацию, свой темперамент с вытекающими из них страстями, образом действия и мысли, действовало против несокрушимой, никогда не допускающей беспорядка или греха воли?
С другой стороны, справедливость, насколько мы можем себе представить, означает воздаяние каждому по его заслугам; но теология не перестает повторять, что бог ничем нам не обязан, что оказываемое им добро - просто милость с его стороны и он может, не нарушая своего правосудия, по произволу располагать творениями своих рук и даже ввергать такие творения, если это будет ему угодно, в пучину бедствий. Но я но вижу и тени справедливости в таком поступке, усматривая в нем лишь ужаснейшую тиранию и возмутительнейшее злоупотребление своей силой. Действительно, разве мы но видим, как под властью этого бога, справедливость которого так прославляют, невинность страдает, добродетель проливает слезы, а преступление торжествует и получает награду? ("У меня не хватило бы времени, если бы я захотел перечислить всех тех хороших людей, которые претерпели страдания, а также всех тех дурных, которые отлично преуспели".) Cicer., De NaL, Deor., lib. 3.
Если бы какой-нибудь добродетельный царь обладал кольцом Гигеса2, то есть имел способность делаться невидимым, то не воспользовался ли бы он этим свойством, чтобы воспрепятствовать злоупотреблениям, наградить добродетельных, предупредить заговоры порочных - одним словом, установить порядок и счастье в своих владениях? Бог есть невидимый и всемогущий государь; однако его владения оказываются ареной преступлений и беспорядка, которым он не мешает совершаться. Вы скажете, что эти бедствия кратковременны и не будут длиться долго. Отлично. Но, значит, ваш бог оказывается несправедливым хотя бы на короткий срок? Вы скажете, что он наказывает преданных ему людей для их же блага. Но если он благ, то как может он заставлять их страдать даже на короткое время? Если он всеведущ, зачем ему испытывать своих любимцев, со стороны которых ему нечего опасаться? Если он действительно всемогущ, то разве он не мог бы избавить их от этих кратковременных страданий и доставить им постоянное блаженство? Если его могущество непоколебимо, то зачем ему бояться бесцельных заговоров, которые желали бы устроить против него?
Найдется ли такой добрый и гуманный человек, который всем сердцем не желал бы сделать своих ближних счастливыми? Но если бог превосходит всех людей по благости, то почему он не воспользуется своим бесконечным могуществом, чтобы даровать всем счастье? Между тем, как мы знаем, на земле почти никто не бывает доволен своей судьбой. На одного наслаждающегося жизнью человека приходятся миллионы страдающих, на одного живущего в роскоши богача - миллионы бедняков, нуждающихся в самых необходимых вещах; целые народы пребывают в нищете, чтобы удовлетворить прихоти нескольких государей и вельмож, которые, однако, нисколько не делаются от этого счастливее. Одним словом, под властью всемогущего бога, благость которого не имеет границ, вся земля залита слезами страдающих людей. Что же нам говорят в ответ на это? Нам хладнокровно отвечают, что пути господни неисповедимы. Но, спрошу я, почему вы в таком случае беретесь рассуждать о них? На каком основании вы приписываете богу свойства, познать которые не можете? Что это за правосудие, которое совершенно не похоже на человеческое?
Нам говорят, что правосудие бога умеряется его милосердием, состраданием и благостью. Но что мы понимаем под милосердием? Разве оно не означает отказа от суровых правил строгого правосудия, благодаря которому судьи отменяют заслуженное кем-нибудь наказание? У земных царей милосердие есть или нарушение правосудия, или же смягчение слишком сурового закона; но могут ли быть слишком суровы законы бесконечно благого, справедливого и мудрого бога? А если этот бог действительно неизменен, то может ли он хоть на один момент нарушать эти законы? Мы, конечно, одобряем милосердие государей, если только они не пользуются им легкомысленно, причиняя тем самым ущерб обществу; мы ценим его, так как оно свидетельствует о гуманности и мягкости государя, о его сострадательной и благородной душе словом, о качествах, которые мы предпочитаем у своих господ суровости, жестокости, непреклонности. Однако человеческие законы несовершенны: они часто бывают слишком суровыми, они не могут предвидеть всех обстоятельств и случайностей, назначаемые ими наказания не всегда справедливы и соразмерны с преступлениями. Совсем иной характер должны иметь законы божества, которое мы считаем совершенно справедливым и мудрым: им следует быть настолько совершенными, чтобы не допускать исключений и чтобы, следовательно, божество никогда не могло нарушить их, не нарушая вместе с тем своего неизменного правосудия.
Загробная жизнь была придумана для того, чтобы доказать правосудие божества и освободить его от обвинения в бедствиях, которые оно заставляет испытывать в земной юдоли даже своих любимцев; здесь, говорят нам, царь небесный должен доставить своим избранникам ненарушимое блаженство, в котором он отказывает им на земле; здесь он должен вознаградить тех, кого любит, за кратковременные несправедливости и горестные испытания, которым подвергает их на земле. Но действительно ли может эта выдумка дать нам ясное представление о провидении и способствовать оправданию бога? Если бог ничем не обязан своим творениям, то на каком основании последние станут ожидать в будущем более реального и постоянного счастья, чем то, которым они наслаждаются в настоящем? Эти ожидания, говорят нам, основываются на обетованиях, данных в откровении. Но верно ли, что откровение исходит от бога? Кроме того, учение о загробной жизни нисколько не оправдывает бога в существовании даже кратковременной несправедливости; к тому же разве несправедливость - хотя бы и кратковременная - не идет вразрез с неизменным характером божества? Наконец, не является ли всемогущее существо, которое называют творцом всех вещей, первопричиной или соучастником наносимых ему обид? Разве не это существо - истинный виновник зла, или греха, которое оно терпит, в то время как могло бы помешать его появлению? А в таком случае вправе ли оно наказывать грешников?
Мы видим, таким образом, к каким противоречиям и странным гипотезам неизбежно приводит учение об атрибутах, приписываемых богу теологией. Существо, обладающее столькими несовместимыми качествами, конечно, не поддается определению; употребляемые для его обозначения понятия неизбежно являются противоречивыми и уничтожают друг друга, а значит, это чисто фиктивное существо. Этот бог, говорят нам, создал небо, землю и все живущие на них существа ради своей собственной славы. Но разве государь, превосходящий все другие существа, не имеющий в природе ни соперников, ни равных себе, не сравнимый ни с одним из своих творений, может вдохновляться жаждой славы? Может ли он бояться потерять уважение себе подобных? Нуждается ли он в уважении, поклонении, восхищении людей? Жажда славы не что иное, как желание вызвать у наших ближних высокое представление о нас; эта страсть похвальна, если она побуждает нас к великим и полезным делам; но чаще она является лишь слабостью нашей природы, желанием отличить себя от существ, с которыми мы себя сравниваем. Бог, о котором нам говорят, должен быть свободен от этой страсти: у него нет соперников, подобных ему существ не существует, он не может обижаться на то представление, которое имеют о нем люди, его могущество не допускает никакого умаления, ничто не может нарушить его вечного блаженства. Не ясно ли отсюда, что он не может ни жаждать славы, ни быть чувствительным к похвалам и уважению людей? Если этот бог так ревниво оберегает свои прерогативы, свое достоинство, свой сан, свою славу, то почему же он терпит обиды? Почему он допускает, чтобы такое множество других людей имело о нем столь неблагоприятное мнение? Почему существу ют некоторые смельчаки, отказывающие ему в столь лестном для его гордости почитании? Как может он позволить, чтобы смертный, подобный мне, осмеливался нападать на его права, на его достоинство, на само его существование? Он позволяет это, скажете вы, чтобы наказать тебя за злоупотребление его милостями. Но почему же он позволяет мне злоупотреблять его милостями? И почему его милости не могут заставить меня действовать согласно его желаниям? Потому, ответят мне, что он сделал тебя свободным. Но почему же он дал мне свободу, будучи в состоянии предвидеть, что я смогу злоупотреблять ею? Совместимо ли с его благостью дарование мне способности, благодаря которой я могу не обращать внимания на его всемогущество и совращать с пути истины его почитателей, обрекая самого себя на вечные муки? Не лучше