— Не берите в голову, — равнодушно бросил Шэнь Цинцю, потирая переносицу.
Ему в самом деле было без разницы, что там себе надумал этот плешивый осёл.
— Однако нынче он куда менее категоричен, чем прежде, — продолжил настоятель Учэнь. — Всё то время, что Тяньлан-цзюнь находился в храме Чжаохуа, великий мастер Уван ничем его не стеснял.
— Тяньлан-цзюня заточили в храме Чжаохуа? — тотчас переспросил Шэнь Цинцю.
— Я бы не назвал это заточением, — отозвался великий мастер Учэнь. — Этот старый монах лишь хотел побеседовать с ним о дхарме [24] и в то же время помочь ему замедлить разложение тела из «корня бессмертия». Спустя несколько лет, как только его состояние стабилизируется, он сможет нас покинуть, чтобы продолжить странствовать по Царству людей или вернуть прах Чжучжи-лана на родину. Этот старый монах верит, что в его сердце нет дурных помыслов — если они когда-то и были, то оставили его.
Не так давно в городе Цзиньлань ноги великого мастера Учэня были пожраны чумой, навеянной сеятелями, которых послал туда Тяньлан-цзюнь — и всё же монах не держит на демона ни тени обиды. Шэнь Цинцю не мог не восхититься подобным всепрощением, не лишённым и доли здравого расчёта.
При их последней встрече Шэнь Цинцю и сам почувствовал, что Тяньлан-цзюнь едва ли захочет повторить свою разрушительную попытку — его намерение и в первый раз отнюдь не шло из глубины сердца.
Вот только без неотступно следующего за ним малость простоватого Чжучжи-лана, оплачивающего счета, обращающего в бегство любых врагов, подбирающего ужасающие его самого книжонки для своего господина, его наверняка будет преследовать неотступная печаль.
Как и самого Шэнь Цинцю сейчас.
С этим монахи удалились к Главному залу Цюндин, однако Юэ Цинъюань, хоть правила хозяина и предписывали это, не пошел с ними. Застыв на месте, он молча глядел на Шэнь Цинцю. Тот отчего-то почувствовал себя неловко под этим пристальным взором.
— Сяо Цзю… — бросил Юэ Цинъюань, словно бы прощупывая почву.
— Шисюн, я — Цинцю, — мягко напомнил Шэнь Цинцю.
Хоть объяснить правду Юэ Цинъюаню не так-то просто, он надеялся, что всё же сможет показать ему разницу.
— …Да, Цинцю, — вздрогнув, слабо улыбнулся глава школы. — Шиди Цинцю.
Взгляд Шэнь Цинцю невольно скользнул к Сюаньсу на его поясе, однако, не успел он заговорить, как Юэ Цинъюань заверил его:
— Нет нужды беспокоиться, шиди. После празднования я на пару месяцев удалюсь для уединенной медитации, так что скоро буду в полном порядке.
— Глава школы больше не должен вести себя столь… порывисто, — пожурил его Шэнь Цинцю. — Уровень духовной энергии можно восстановить, как и силы, но вот жизненный срок — едва ли.
— Мой жизненный срок — не единственное, чего нельзя воротить, — медленно покачал головой Юэ Цинъюань.
Средь множества ликующих адептов они побрели к Главному залу Цюндин под треск фейерверков.
— Что будешь делать дальше? — бросил глава школы.
— Пока не знаю, — признался Шэнь Цинцю. — Подожду возвращения Ло Бинхэ — а там посмотрим.
— Как я посмотрю, ты и впрямь сильно привязан к этому своему ученику, — усмехнулся Юэ Цинъюань.
Шэнь Цинцю ещё раздумывал, что ему следует ответить, когда он заговорил вновь:
— Шиди, помни о том, что хребет Цанцюн всегда примет тебя, когда бы ты ни пожелал вернуться, устав от странствий по миру [25].
Этот серьёзный, исполненный искренности тон был как ничто иное свойственен главе школы Цанцюн, который непременно выполнял любое обещание — а если ему не удавалось, то делал всё возможное, дабы возместить этот проступок, не считаясь с ценой.
С самого первого дня, когда он оказался в этом мире, Шэнь Цинцю отказывался принимать на себя роль оригинального злодея этого романа — проведя между собой и ним чёткую границу, он всегда гордился тем, что поступает прямо противоположным образом. Впервые его посетила столь дикая, мучительная мысль: если бы только он был Шэнь Цзю, то всё было бы хорошо.
Если бы Шэнь Цзю мог услышать эти слова Юэ Цинъюаня, то всё было бы хорошо.
Погружённый в свои мысли Шэнь Цинцю постепенно замедлял шаг, пока не поднял голову, вглядываясь вдаль, будто что-то почувствовал. Отделённый от него толпой празднующих, перед высокой белокаменной платформой павильона Цюндин стоял Ло Бинхэ.
Казалось, он вовсе не замечает никого вокруг себя, однако этого нельзя было сказать об окружавших его людях: стоило им кинуть взгляд на Ло Бинхэ, как на их лицах расцветали самые разнообразные эмоции. Шэнь Цинцю бессознательно сделал пару стремительных шагов в его направлении, но, опомнившись, оглянулся на следующего за ним.
— Ступай, — ободряюще бросил застывший за его спиной Юэ Цинъюань — он всегда был за его плечом незримой молчаливой опорой, и так тому и быть.
Как-то раз распоясавшаяся толпа демонов ворвалась на Цюндин, дабы похвалиться силой и удалью, предавая все, на что падал взгляд, огню и мечу — пострадавшая от их бесчинств платформа лишилась нескольких плиток.
На избороздившие её трещины и уставился Ло Бинхэ, опустив голову, когда его ушей достиг знакомый шорох разворачиваемого веера. Пара белых сапог скрыла трещину на камне, сквозь которую уже пробивались молодая поросль.
Ло Бинхэ вскинул голову.
— Никаких вопросов, — встряхнул веером Шэнь Цинцю, — пока ты не ответишь этому учителю: с каких это пор ученик, которому полагается ждать пробуждения учителя с почтением и смирением, вместо этого шатается незнамо где?
Ло Бинхэ с трудом удалось совладать с собой:
— Никто не рад мне на хребте Цанцюн. Я мог лишь прокрасться сюда, словно вор, чтобы тайком взглянуть на учителя. Когда я не нашел его в пещере Линси, то решил было, что его спрятали или учитель вновь ушёл…
Слушая своего обиженного в лучших чувствах ученика, Шэнь Цинцю не мог не вспомнить о словах Шан Цинхуа.
Не вмешайся он, Ло Бинхэ окончательно погрузился бы во тьму, превратившись в безжалостного тирана из оригинального романа, который способен не моргнув глазом голыми руками обратить врага в человека-палку, в душе проклиная и мир, и себя самого. Теперь же перед ним стоит чересчур сентиментальный молодой человек — не сказать, чтобы это было таким уж прогрессом, но… к лучшему или к худшему, было в нём и то, за что его можно полюбить, верно?
По крайней мере, сам Шэнь Цинцю обнаружил, что подобный Ло Бинхэ ему по душе [26].
— И, зная, что тебя отсюда прогонят, — вздохнул Шэнь Цинцю, — ты все равно покорно отпустил меня на хребет Цанцюн?
— Я подумал, что учитель наверняка сильнее всего захочет увидеть хребет Цанцюн при пробуждении… — пробормотал Ло Бинхэ.
Вновь изменяя своему бесстрастному образу, Шэнь Цинцю хлопнул его веером по лбу, сердито бросив:
— Разумеется, этот учитель больше всего хотел бы увидеть тебя!
Ло Бинхэ безропотно вынес удар, однако его лицо тотчас покраснело, а глаза увлажнились — по всему было видно, что он хочет что-то сказать, но не может решиться. От этого взгляда Шэнь Цинцю от кончиков пальцев ног до макушки охватила тошнотворная слабость — но, стоило ему подумать, что он не в силах этого вынести, как его внимание отвлекли крики и звон вынимаемых из ножен мечей.
Стоявший в воротах павильона Цюндин Ян Исюань выкрикнул:
— Так и есть: демонический ублюдок вновь осмелился докучать шибо Шэню!
На его клич тотчас отозвались [27] бессчётные озлобленные голоса:
— И эта тварь ещё осмеливается являться сюда?! К оружию! Где мой меч?
— Шисюн, это же мой меч, верните! Хотите сражаться — сходите за своим!
Неудивительно, что Ло Бинхэ предпочёл не дожидаться его пробуждения — похоже, таковы были нынче понятия хребта Цанцюн о «тёплом приёме».
— Что тут скажешь, — беспомощно бросил Шэнь Цинцю. — Пожалуй, ты был прав — при таком отношении тебе и впрямь не оставалось ничего иного, кроме как прокрадываться тайком.
— Я ведь и прежде говорил, что мне здесь не рады, — тихо бросил Ло Бинхэ.
— Не переживай, — велел Шэнь Цинцю, коснувшись его макушки. — Этот учитель всегда тебе рад.