Казалось, заклинатель лежал на животе целую вечность, ничего не видя и не слыша, тая скорбь в сердце: неужто Мобэй-цзюнь до сих пор злится? Шан Цинхуа ведь пребывал в таком состоянии из-за него, а тот ему даже руки не подал, чтобы помочь подняться — где здесь, спрашивается, справедливость?
Потом его ушей достиг звук удара, отголосками разошедшегося по залам и галереям.
Ощерившись от боли, Шан Цинхуа кое-как развернулся.
Оказалось, это вновь упал Мобэй-цзюнь. Две неподвижных фигуры в разных позах застыли рядом с кругом негаснущего огня, лёжа в тишине и покое посреди зала, будто так и надо [2].
Тут-то Шан Цинхуа внезапно осознал, что на самом деле Мобэй-цзюнь не успел усвоить семь ступеней мастерства — равно как и подавить энергию Линьгуан-цзюня. Увы, он и впрямь поддался тому самому «порыву», вложив все силы в то, чтобы обратить Линьгуан-цзюня в бегство. Теперь же, израсходовав всю энергию, опалённый огнём «чёрного солнца», он только и мог, что… рухнуть посреди зала.
И всё же, даже распростёршись на полу, будучи не в силах шевельнуть и пальцем, он продолжал прожигать Шан Цинхуа взглядом.
Не вынеся столь пристального внимания, Шан Цинхуа был вынужден подать голос:
— Ваше Величество, не напрягайтесь так, лежите себе тихо, усваивайте энергию. Одному поглотить мастерство многих поколений — нелёгкая задача.
Однако взгляд не дрогнул. Под его воздействием Шан Цинхуа чувствовал себя словно под дождём из иголок. Борясь с болезненно бьющимся сердцем [3], он с трудом сделав медленный вдох и приподнялся, дрожа всем телом, будто терзаемый болезнью Паркинсона.
Убедившись, что Мобэй-цзюнь в состоянии его услышать, он наконец перевёл дух и начал:
— О, Ваше Величество, я и подумать не мог о том, чтобы покинуть вас в такое время — но откуда же мне было знать, что наступает решающий момент вашей жизни, когда вы наследуете престол? В самом деле, почему вы раньше не сказали мне о том, что вам предстоит столь важное событие?
Мобэй-цзюнь вновь ответил ему выразительным взглядом, в котором Шан Цинхуа прочёл: «Встань на колени и моли о прощении, тогда я помилую тебя».
— Сказать по правде, вам не стоило брать меня с собой, — продолжил Шан Цинхуа, совладав с подёргивающимися губами. — Ведь я же ни на что не годен, кроме как быть вашим мальчиком для битья — вот и сейчас я едва сумел выиграть для вас немного времени, будучи избитым до полусмерти. Теперь же ваш дядя, которого вы так тяжело ранили, едва ли осмелится вернуться, а вы, должно быть, почти закончили усвоение семи ступеней мастерства — так что я могу уйти…
Выражение лица Мобэй-цзюня самую малость смягчилось, однако при последних словах глаза вновь полыхнули холодным блеском:
— Уйти?! Да как ты смеешь!
От его гневного вопля Шан Цинхуа с новой силой почувствовал, до какой степени у него болит всё тело, и, преисполнившись праведного возмущения [4], выкрикнул в ответ, врезав по земле от переизбытка чувств:
— Что значит — как смею?
Разумеется, эта вспышка не оказала ни малейшего влияния на Мобэй-цзюня, вылившись лишь в боль, прострелившую руку Шан Цинхуа до самого плеча с такой силой, что у того искры из глаз посыпались. Поскольку Мобэй был не в состоянии подняться, Шан Цинхуа воспользовался этим, обвиняющим жестом указывая на него:
— Сказать по правде, я слишком долго терпел такого вздорного и избалованного господина, как ты, злобный демон во втором поколении!
Чем не собака, которая, расхрабрившись, кусает хозяина [5]? Судя по выражению лица Мобэй-цзюня, он попросту не мог поверить своим ушам. Что до Шан Цинхуа, давние обиды прямо-таки хлестали из него, словно прорвало плотину [6]:
— По-твоему, с таким покладистым и безответным слугой, как я, у которого и уровень самосовершенствования не очень, можно делать всё что угодно, так ведь? Считаешь, что ты здесь главный [7], а? Так ведь? Что смотришь, у тебя есть какие-то возражения?! Нет, главный здесь я — твой настоящий отец! Можешь звать меня папочкой! И я попросту позволял тебе творить всё это — попробовал бы ты с Бин-гэ, он бы тебя прибил, да и с оригинальным Шэнь Цинцю ты бы кончил не лучше! Кому бы такое понравилось — каждый день подвергаться побоям, и при этом весь день напролёт изображать, будто ты прямо-таки светишься от счастья! В самом деле, я ведь не собака! Да даже собака, если избивать её ногами каждый день кряду, в конце концов не захочет иметь с тобой никаких дел!
— Смерти ищешь? — пригрозил ему Мобэй-цзюнь.
В подобных обстоятельствах его слова не очень-то пугали, так что Шан Цинхуа продолжил:
— Вот именно, что не ищу. И потому я «посмею» не только уйти, но, представь себе, и кое-что ещё: этот горный лорд, прямо здесь и сейчас, поквитается с тобой за всякий раз, когда ты избивал его прежде!
— Ты!!!.. — в гневе выпалил Мобэй-цзюнь.
— И что — ты? — повторил за ним Шан Цинхуа. — Опять твоё «как ты смеешь»? Вот увидишь, ещё как посмею — и прямо сейчас! Давай!
Выпалив всё это, он закатал рукава и замахнулся кулаком, целя в смертельно бледное лицо Мобэй-цзюня. Тот вновь пронзил его ледяным взглядом, но Шан Цинхуа больше не боялся его — собравшись с духом, он вновь замахнулся.
Мобэй-цзюнь машинально отвернулся, почувствовав, как натянулась кожа лица.
Необычное ощущение — жжение и лёгкая боль, но вовсе не от ожидаемого им удара.
Шан Цинхуа двумя пальцами защипнул кожу его щеки, оттягивая её:
— Ну как, больно?!
Что и говорить, это чертовски отличалось от того, что на самом деле хотел сделать этот папочка — он и правда хотел избить Мобэй-цзюня, пользуясь его беспомощностью. Бац-бац — чтоб ему самому потом на себя взглянуть было стыдно!
Но нет, как ни посмотри… на это лицо у него попросту не поднималась рука!
— Ты — мертвец! — заявил Мобэй-цзюнь — из-за оттянутой щеки слова вышли смазанными.
— Надо же, угрожает даже в подобном положении — папочка готов признать, что в решимости тебе не откажешь!
Пальцами второй руки он ущипнул Мобэй-цзюня за другую щёку, потянув в стороны — затем, напротив, свёл руки, заставляя кожу морщиться у носа — теперь прежде благородные черты владыки демонов были обезображены [8] его плебейскими руками.
— Ну что, всё ещё не больно?
Мобэй-цзюнь не изменил своей гордой и несгибаемой натуре, храня молчание, однако даже натура ничего не могла поделать с физиологической реакцией тела — в уголках его глаз заблестели слёзы.
— Больно? Вот это правильно! — обрадовался Шан Цинхуа и выпустил щёки Мобэя из своих лапок [9]. — Когда ты непрестанно бил меня, мне было в десять раз больнее! Я всего-то лишь легонько ущипнул тебя за щёки — и что? Неженка!
Заслышав это «неженка», Мобэй-цзюнь побледнел от злости, на щеках проступили синеватые и красные отпечатки пальцев — вот уж воистину ошеломляющее зрелище.
Несмотря на то, что это, в свою очередь, совершённое под влиянием порыва преступление оказалось неожиданно бодрящим, Шан Цинхуа, тем не менее, не без оснований опасался, что Мобэй-цзюнь развеет его прах по ветру. Едва лицо владыки демонов вернулось в нормальное состояние, его выражение сказало Шан Цинхуа… сказало… В общем, едва взглянув на него, мужчина поспешно отряхнулся и сорвался было на бег, но его остановил повелительный окрик:
— Ни с места, если хочешь и дальше ходить своими ногами!
И Шан Цинхуа подчинился — чисто по привычке.
— Ваше Величество, на сей раз я и правда ухожу, — отозвался он, не отваживаясь обернуться.
— Замолчи и вернись немедленно! — велел Мобэй-цзюнь.
— Отныне не ищите меня, даже если будете гневаться, — бросил Шан Цинхуа, не обращая внимания на слова демона. — Ведь теперь я вернусь туда, где вы не сможете меня разыскать — не тратьте сил понапрасну. Так что прощайте, Ваше Величество.
— Если осмелишься уйти сейчас, впредь не показывайся мне на глаза! — проревел ему вслед Мобэй-цзюнь.
Шан Цинхуа не ответил.
Сделав ещё пару шагов, он бросил:
— И всё же я рад был встретить вас. Вы и впрямь куда красивее, чем мне представлялось!