Богословы выдвигали достаточно противоречивые мнения относительно взаимосвязи между этими двумя видами откровения. По мнению схоластиков, естественное откровение обеспечило все необходимые условия для того, чтобы человеческий разум сформировал научное естественное богословие. В то же время, обеспечив все необходимое для достижения научного познания Бога как Первопричины всего, оно не дало познание таких тайн, как Троица, Боговоплощение и искупление. Знание этих тайн дается в особом откровении. Это знание невозможно обосновать рационально, его можно только принять верой. Некоторые ранние схоластики руководствовались принципом сredo ut intelligam (лат. ‘верую, чтобы понять’). Другими словами, они принимали истины особого откровения верой, но считали необходимым поставить веру на один уровень с разумом, рационально объяснив эти истины или, по крайней мере, показав их разумность. Однако Фома Аквинский полагал, что это невозможно, если только в особом откровении не содержатся истины, являющиеся неотъемлемой частью естественного откровения. По его мнению, тайны, составляющие истинное содержание сверхъестественного откровения, не предусматривают никакого логического доказательства. В то же время он утверждал, что между истинами естественного и сверхъестественного откровения конфликта нет. Если же кому-то кажется, что есть конфликт, значит, его философия неверна. Тем не менее, помимо убеждений, воспитываемых верой на основании сверхъестественного откровения, он также признавал научное богословие, основанное на естественном откровении. В первом случае человек принимает нечто, потому что оно явлено через откровение, во втором он убежден в чем-то, потому что это истинно с точки зрения разума. Логическое доказательство, абсолютно невозможное в первом случае, является естественным источником знания во втором.
Реформаторы отвергли дуализм схоластиков и поставили цель более целостно согласовать две составляющие Божьего откровения. Они не верили в способность человеческого разума выстроить научную систему богословия на основании исключительно естественного откровения. Их взгляд на эту проблему можно охарактеризовать так: в результате того, что грех вошел в этот мир, Божья книга природы исказилась, а в некоторых важных местах ее и вовсе невозможно прочитать. Более того, человека поразила духовная слепота, посему он лишен способности верно прочесть то, что Бог изначально ясно начертал в Своем творении. Чтобы исправить ситуацию и избежать крушения Своего замысла, Бог сделал два дела: во-первых, в сверхъестественном откровении Он еще раз подтвердил истины естественного откровения, избавив их от неясности, истолковал их применительно к нынешним духовным потребностям человека и, таким образом, включил их в Свое сверхъестественное откровение искупления. Во-вторых, Он дал исцеление от человеческой духовной слепоты посредством возрождения и освящения, включающие в себя духовное просвещение, и тем самым наделил человека способностью еще раз обрести истинное познание Бога, несущее в себе уверенность в вечной жизни.
Когда в Европе подули холодные ветры рационализма, естественное откровение было вознесено до небес в ущерб сверхъестественному. Человека опьянило ощущение, что он могущественен и добр, посему ему больше не обязательно слушаться Бога и повиноваться Его авторитетному голосу, звучащему со страниц Писания. Все упование было возложено на способность человеческого разума вывести его из лабиринта невежества и заблуждения и привести в храм истинного знания. Некоторые, кто придерживался мнения, что естественного откровения достаточно, чтобы дать человеку все необходимые истины, все же признавали, что с помощью сверхъестественного откровения научиться этим истинам можно скорее. Иные утверждали, что, пока содержание сверхъестественного откровения не будет подкреплено разумом, оно не может считаться вполне авторитетным. Наконец, деизм в некоторых своих проявлениях отрицал не только необходимость, но и возможность и реальность сверхъестественного откровения. Шлейермахер смещает акцент с объективного на субъективное, с откровения — на религию, причем без какого-то разграничения между естественной религией и религией откровения. Он сохраняет термин «откровение», но называет им человеческую догадку о духовной реальности, которая приходит на ум человеку только вследствие упорных исканий. То, что, с одной стороны, можно назвать откровением, с другой стороны, можно назвать человеческим открытием. Такой взгляд можно назвать достаточно характерным в современном богословии. По словам Надсона, «различия между естественным богословием и богословием откровения по большей части стерлись. Сегодня мы наблюдаем тенденцию не проводить четких границ между откровением и разумом, а рассматривать возвышенные озарения разума как божественное откровение. В любом случае, нет такого свода явленных истин, признанного авторитетным, который бы противоречил истинам разума. Сегодня любая истина зиждется на согласии с доводами разума»11.