Следующие несколько часов прошли как в тумане.
Меня о чем-то спрашивали, куда-то настойчиво вели…
В какой-то момент я осознала, что сижу в больнице, на полу, прямо у двери, ведущей в реанимационный блок. Руки дрожат, а в голове — только гул и больше ничего.
И опять провал.
Кажется, я цеплялась за каждого, кто выходил из реанимации, в попытке узнать, что с Димой. Но от меня только отмахивались.
Потом… приехала мать Димы. И, наверное, хорошо, что я была в таком ступоре, потому что даже в этом состоянии мне было физически больно от обвинений.
Она кричала, что это я виновата. Что только из-за меня он пострадал. И самое обидное… что она была права.
Если бы я не была настолько беспечной… Если бы осталась на месте, как меня просили… Ничего этого не случилось бы. Мы бы сейчас сидели у меня в комнате, и все было бы хорошо.
Кажется, кто-то из медсестер позвонил моим родителям, потому что я не помню, чтобы сама это делала. Они попытались увести меня, но я устроила настоящую истерику, вырывалась, кусалась, царапалась. В конце концов, мне вкололи лошадиную дозу успокоительного, и только после этого получилось забрать меня домой.
Проснулась я поздно. Голова — пустая и тяжелая. В груди — колючий комок, словно еж свернулся клубком и все ворочается, не может устроиться. И глухая тоска в душе. Единственное яркое чувство: переживание. Что с ним? Он в порядке?!
Я не сразу поняла, в какой комнате нахожусь. Давно я не ночевала в родительском доме…
Быстро спрыгнув с кровати, я осмотрелась и, не найдя мобильный, поняла, что… будет разговор.
Родители нашлись на кухне. Молча пили чай. Встревоженные. Уставшие.
— Лина! — подскочила мама, когда я вошла.
— Я в порядке, — отмахнулась я. — Где мой телефон?
Родители переглянулись, и отец сказал:
— Мы подумали, что тебе нужно отдохнуть от всего…
— Вы подумали?! — во мне темным пламенем взметнулась ярость. — У меня парень в реанимации, а вы решили меня оградить от информации?! Верните, немедленно!
— П-п-парень? — заикаясь, переспросила мама.
Я отмахнулась, не желая сейчас каяться в том, что не рассказала им об отношениях.
Меня сейчас заботил только Дима.
Слава небу, родители не стали настаивать. Мама молча отдала мне мобильный и я, мельком заметив не меньше сорока пропущенных от Макса, Светки и Лиры, принялась гуглить телефон больницы. Хорошо, что хоть ее название из памяти не выпало, как многое другое.
Короткий разговор с приемной принес облегчение: мне любезно сообщили, что Дмитрий Нелинский, восемнадцать лет, находится в удовлетворительном состоянии. В себя не пришел, но жизни уже ничего не угрожает.
У меня словно три пудовых камня с души свалилось.
Живой! Спасибо тебе, Господи, он живой!
Я без сил опустилась на табуретку и заплакала от облегчения.
— Доча, что такое? — меня немедленно обнял мама.
— Жив, — выдохнула я, обнимая ее в ответ. — Он жив!
— Тебя отвезти в больницу? — спросил отец, поднимаясь.
Я слабо улыбнулась и кивнула.
Все же, насколько разными бы мы ни были… Я всегда знала, что меня любят и обязательно помогут.
Вот только к Диме меня все равно не пустили. Сказали, что его перевели в палату интенсивной терапии, но туда можно только родственникам, а я таковой, увы, не являлась. Так что пришлось довольствоваться тем, что прогноз положительный, и уезжать. Я попросила отца подбросить меня домой и клятвенно обещалась, что заеду на днях и расскажу им все в подробностях.
Дома меня ждали взволнованные Макс и Света. Конечно, они были уже в курсе.
Весь универ гудел о том, что Алексей съехал с катушек и попытался нас с Димой убить. Убежал он недалеко и сейчас отсиживался в кутузке.
Вскоре позвонили из полиции и попросили прийти для дачи показаний.
День пролетел… За ним ещё один — такой же.
В больнице — не пустили. Но прогноз такой же. Потом — полиция. Вечером — взволнованные Светка и Макс, к которым присоединилась Лира, всячески старающиеся меня приободрить и развлечь.
И третий день по сценарию тоже ничем не отличался от двух предыдущих…
А на четвертый мне в больнице сказали, что Диму перевели и никто не знает куда. Мол, мать, выступающая официальным опекуном на время недееспособности сына, выразила недоверие им и настояла на переводе в другую клинику.
У меня словно сердце оборвалось. И я… Поняла, что не увижу его ещё очень долго. Пока он окончательно не придет в себя… И если сам потом захочет меня видеть…
Еще два дня я сидела дома в полной прострации, не особо понимая, что вокруг меня происходит. Периодически пыталась звонить, но механический голос каждый раз сообщал, что аппарат абонента выключен.