Повесть
Анатолий ПЕТУХОВ
(вычитка Долматова Лидия)
Мутная вода бурлила, свиваясь воронками, пригибала измочаленные прибрежные кусты ивы и стремительно
неслась по всей ширине русла. Лодка, опрокинутая вверх дном, лежала на том берегу.
— Говорено было, что через мост идти надо! — с досадой сказала Танька Шумилина, сверкнув большими
зелеными глазами на Ваську Гуся. — А ты затеял: «Пошли прямо, на лодке переплывем!» Вот и переплыли.
Остальные ребята молчали: с Гусем не поспоришь, но и не пропадешь — он опять что-нибудь придумает.
— А что, и переплывем! — огрызнулся Гусь. — Не твоя забота...
Он бросил на жухлую траву ободранный портфель, скинул фуфайку и стянул с себя грязную, давно не
стираную рубаху, обнажив смуглое жилистое тело.
— Лучше вернемся, — примирительно сказала Танька, у которой при одной мысли — окунуться в эту
бурлящую мутную воду — по спине пробежали мурашки.
— Возвращайся, если охота, — равнодушно буркнул Гусь.
Тощий настолько, что на боках проступали все ребра, Васька на мгновение задержался у самой воды и упруго
кинулся в реку.
Когда холодом обожгло тело, и Гусь почувствовал, насколько сильно течение и далек противоположный берег,
он понял, что совершил ошибку: нужно было уйти вверх хотя бы на полсотни метров, чтобы течением не успело
отнести под глинистый обрыв, где вода кружилась и клокотала особенно яростно. Можно, конечно, вернуться и
исправить ошибку, но когда на него сейчас смотрит Танька, эта заносчивая девчонка, отступать невозможно, и Гусь
продолжал плыть, как ни в чем не бывало, легко и быстро выбрасывая вперед длинные руки, будто купался. Так, по
крайней мере, казалось со стороны. В действительности же Васька вкладывал в единоборство с рекой все
искусство общепризнанного пловца Ceменихи и окрестных деревень.
На середине реки Гусь убедился, что тратить силы и бороться с течением бесполезно: под обрыв так и так
занесет. И тогда он повернул по струе и почти перестал работать руками, чтобы отдохнуть, подготовиться к
решительному и последнему рывку.
Ребята видели, как Гусь, будто напоровшись на невидимое препятствие, на секунду задержался, перевернулся
на спину, и его тут же понесло к обрыву. И все, не сговариваясь, не проронив ни слова, кинулись по берегу, чтобы
лучше видеть товарища, понять, что с ним произошло.
Тугая струя била в глинистый обрыв и, отражаясь от него, с шипением свивалась в водовороте, в воронке
которого кружился клок пены. Этот белый комок был для Гуся единственным точным ориентиром. Там центр
омута, кружало, где верховая струя уходит вниз почти до дна и, подхваченная глубинным течением, освобождается
из пут водоворота. Дальше она несется остепенившаяся и спокойная.
В голову Ваське пришла дерзкая мысль — ринуться прямо в водоворот и нырнуть в глубину вместе с верховой
струей.
Когда до крутящегося комка пены осталось не более десятка метров, и вода властно потянула Гуся к обрыву,
он изо всех сил рванулся к водовороту.
На какой-то миг ему удалось преодолеть силу бокового течения, и вот уже его подхватила отраженная струя.
Гусь вобрал полные легкие воздуха, изогнулся и полетел вниз головой.
Он почувствовал, как вода сдавила грудь, ощутил в ушах острую боль и огромным усилием гибкого тела
метнулся в сторону, подгребая под себя воду.
Впервые ему по-настоящему стало страшно в этой давящей холодной мгле.
Но вот боль в ушах отступила, давление ослабло, и сквозь сомкнутые веки проступила сумеречная желтизна.
В следующее мгновение реке вытолкнула Гуся на поверхность.
Водоворот остался позади. Крутой, поросший кустарником берег вот он, рядом. Гусь услышал, как заорали,
завопили на противоположном берегу ребята, и ему сделалось легко, и даже лихорадка унялась.
Он перевернул тяжелый дощаник, положил на дно весла, что лежали под лодкой, и столкнул посудину на воду.
Лодку относило течением, и ребята, неся одежду и портфель Гуся, перебегали с места на место, стараясь
угадать, куда именно он пристанет.
Посиневший от холода, весь в пупырышках, Гусь, наконец, причалил к берегу. Сережка Шумилин, брат
Таньки, рыжеголовый и веснушчатый, с готовностью протянул Гусю одежду.
— А Танька думала, что ты утонул! — сказал он, восхищенно глядя на Ваську,
— Она даже заревела! — добавил Толька Аксенов. — Это когда тебя в кружало затянуло.
— И ничего его не затянуло! Он сам нырнул, — возразил Сережка.
— Ага, сам! Ну-ка ты попробуй нырнуть, так узнаешь! — насмешливо сказал Толька.
— Конечно, сам! — не сдавался Сережка. — Гусь, скажи, сам нырнул или тебя затянуло?
— Д-давай сап-поги, — и Гусь, у которого от холода клацали зубы, протянул руку. Ему было приятно, что
Танька напереживалась за него: это хорошо, меньше будет задаваться.
Гусь обулся и только после этого ответил:
— Сам нырнул. Да и тянет туда здорово.
— Ну вот, я же говорил, я же говорил!..— обрадовался Сережка.
Вовка Рябов, черноголовый, как цыган, младший из ребят — он учился в пятом классе — тихо спросил:
— Скажи, а там, в кружале — страшно?
— Нырни и узнаешь, — усмехнулся Толька. Он был убежден, что Гусь, если ему и было страшно, не
признается в этом.
Но Гусь сказал:
— Страшно. Темно и давит со всех сторон, аж в ушах больно...
На пути от реки Гусь объявил, что завтра на рассвете отправится вверх по Сити на целых три дня.
— Тебе хорошо, — вздохнул Сережка. — Куда захотел, туда и пошел.
— А тебя кто держит? От мамкиного подола боишься опуститься?
Сережка покраснел, но промолчал. За брата заступилась Танька.
— Ты его не подговаривай! Все равно не пойдет. И нечего подолом укорять.
— Не укоряю и не подговариваю. И с собой никого не зову. А то возьмешь такого слабака — и тащи его на
себе.
— Это меня-то тащи?! — возмутился Сережка, и глаза его округлились. — А помнишь, на Малеевку
ходили? А на Мокрое болото?..
— Помню, помню.
— И сейчас бы пошел, если бы не к ночи.
— То-то, и оно! Без ночевки и дурак пойдет.
— Возьми меня! — вдруг сказал Толька Аксенов.
— На трое суток пойдешь? — недоверчиво скосил глаза Гусь. Тольку он считал трусишкой и никак не ожидал
от него такой решимости.
— А что? Запросто.
— Ox и задаст тебе отец, — сказала Танька.
— Ты-то молчи, тебя не спрашивают. Отец сам рассказывал, что, бывало, неделями в лесу пропадал.
— Он пропадал, а тебе задаст! — подзадоривала Танька, которой не хотелось, чтобы Гусь ушел в лес один
на все дни первомайских праздников.
— Ты что его пугаешь? — обернулся Гусь к Таньке. — Или сама хочешь со мной идти? Идем! Тогда уж
никого не возьму, и засмеялся.
— Дурак! — вспыхнула Танька. – С тобой я и в школу-то одна не пошла бы, но то, что в лес!
— Конечно! — хохотнул Гусь, — Я же не моряк с Балтфлота. Тебе ли водиться с оборванцем и шпаной, —
он сплюнул сквозь зубы.
— Бессовестный ты! Нахал! — Танька остановилась, возмущенная. — Девочки, отстанем от них! Пусть
вперед уходят.
Три девчонки, каждая из которых была моложе Шумилиной, заканчивающей восьмой класс, молча обступили
обиженную подругу и недружелюбными взглядами проводили ребят,
— Хвастун и зазнайка! Подумаешь, Сить переплыл!..— презрительно пожала плечами Танька.
Девчонки молчали. Наверно, Танька права, раз так говорит. Она уже почти взрослая, комсомолка, мечтает
быть врачом, и все знают, что моряк Лешка Пашков, когда приезжал в январе в отпуск, два раза водил ее в кино, не