— Сам схожу...
Гусь умылся, кое-как расчесал спутанные и отросшие за лето волосы и блаженно растянулся на лавке. Давно
на душе у него не было такого покоя. И пусть усталость разливается по всему телу — теперь спешить нокуда.
— Чего лег-то? Поешь, да и лягешь потом. Али заболел?
— Нет, нет, я так чуть полежу, на лавке... Не слышала, фотокарточку-то не напечатали в газете?
— Не было. Спрашивала я, как же! Долго чего-то не печатают.
— А Витька и Сережка дома?
— Дома. Вчерась Толька-то чуть Сережку не укокошил.
— Как? - встрепенулся Гусь.
— Евонный дядька, который в отпуске-то был, вчерась уезжал. Пьянущий! И Тольку напоил. Тот спьяну-то
на Сережку взъелся. Подумай-ко ты, ведь с ножиком на парня кинулся!
— Hy!
— Бабы розняли. Да Танька еще тут оказалася, дак обошлось, отбили пария...
Мать-то Толькина ревет, от рук, говорит, совсем отбился, ничего не слушается, деньги из дому таскать начал...
— Так Сережке-то ничего, не сильно попало?
— He, не! Нисколь не попало, отбили... Ты подними-ко самовар-то, дак и я с тобой чаю попью...
Кажется, еще никогда так богато не был накрыт стол в доме Гусевых. Кроме обычных и повседневных
картошки, хлеба и молока появились батон и сливочное масло, а к чаю не только сахар, но и дешевенькие конфеты-
кругляшки и даже белые сухари. Все это Дарья пододвигала сыну, приговаривая:
— Булки-то, булки поешь! А чай-то с конфетками — слаще! К обеду-то щей наварю. Мяса полтора
килограмма купила, да, вишь, не знала, что сегодня придешь. Щей-то похлебал бы с устатку...
Газета с долгожданной фотографией пришла накануне отъезда Таньки в город. В тот день Гусь ходил в
Камчугу, в магазин ОРСа, и вернулся домой с покупками — сапогами -броднями и дешевенькими полуботинками
— для школы. Дома его ждали Витька и Сережка. Дарья стирала в кухне белье. На столе лежала развернутая
газета.
— Почитай-ка, как вас с Прокатовым расписали! — воскликнул Сережка. — И даже портрет напечатан.
Гусь тотчас схватил газету. Он ожидал, что портрет напечатан большой, с открытку или хоть в половину ее. На
самом же деле на фотографии был комбайн, кусок поля и справа, в верхнем уголочке, где должно быть небо, — два
малюсеньких лица. Иван Прокатов похож сам на себя, а второе лицо — чернью брови, прилизанные набок волосы,
острый подбородок — неведомо чье.
«Ну уж и портрет! — разочарованно подумал Гусь. —И не похож совсем...»
Под заголовком «Ни минуты простоя» стояло непонятное слово «репортаж».
— А ты хоть ботинки-то купил? — услышал Гусь голос матери.
— Купил, купил! — и начал читать.
«Поле пшеницы, как море. Колышутся на ветру тяжелые колосья...» — так начинался этот репортаж.
Гусь читал, пропуская слова и целые строчки: пока все о колхозе да о Прокатове, а ему не терпелось прочитать
о себе. Ага, наконец-то! — Помощник у меня отличный! — говорит комбайнер и щурится от яркого солнца. — Он
быстро освоил агрегат, и я в любое время могу на него положиться.
В устах опытного комбайнера, каким является Иван Прокатов, это очень высокая оценка.
Василию Гусеву нет еще и шестнадцати...»
Гусь читал, и от волнения — мурашки по коже! Хорошо написано, даже слишком хорошо! И хоть совсем
немного — всего несколько строчек, но зато как!..
— Газета-то чья? — спросил Гусь, дочитав репортаж.
— Наша, — ответил Витька. — Я тебе принес. На память.
— Ну, спасибо!
Он бережно свернул газету и убрал ее в шкаф. Пока Витька рассматривай сапоги - бродни, Сережка, улучив
момент, незаметно сунул в руку Гуся какую-то бумажку. Гусь, немедля, вышел в сени, будто по делу, и развернул
ее. Это была записка от Таньки: «Вася! Мне очень надо поговорить с тобой. Передай с Сережкой, где мы
встретимся. Т.».
Гусь спрятал записку о карман, вернулся в избу.
— Кино сегодня нету? — спросил он как можно беспечнее.
— Нету. Завтра будет!
— Так, так...— Гусь снова, уже в который раз, стал примерять бродни, в из головы не выходило: где
встретиться с Танькой!.. Хорошо бы дождя не было, тогда опять ушли бы на Сить. И тут он сообразил: мать пойдет
на речку полоскать белье, вот тогда и пусть приходит Танька!..
— Ты, Вася, доставай обед да поешь! — крикнула из кухни Дарья. —А я уж достираю...
— Ладно... Сначала воды приносу...
Гусь взял ведра. Витька спросил, не надо ли чего помочь.
— Ну что ты? Мне только воды наносить...
В сенях он шепнул Сережке:
— Пусть приходит, когда мамка на реку уйдет!
Можно было подумать, что Танька стояла в сенях: она появилась на пороге, едва Дарья с корзиной белья
вышла из дому.
— Ты бы хоть помог матери белье нести.
— Так я же тебя ждал! — смутился Гусь.
— Ждал... Иди, догоняй, а я уж посижу...
Гусь нахлобучил на голову кепку и босой выбежал на улицу. Он догнал мать у скотного двора.
— Давай, помогу! — и взялся за ручку корзины.
— Что ты, что ты? Унесу я, беги домой, беги!..
Но Гусь все-таки взял корзину и широким шагом стал спускаться к реке. Мать едва успевала за ним.
«Господи! Как он вырос! — думала она, и материнское сердце ее замирало от радости за сына. — И на одежу,
и на обутку сам себе заробил... И жить-то враз легче стало...»
Они дошли до реки. Гусь поставил корзину на камень, сказал:
— Когда выполощешь — встречу.
— Ой, полно не дело-то говорить. Будто белье не нашивала? Сама принесу. .
Танька сидела у окна. Фуфайка, рябая от дождевых капель, была расстегнута, из-под нее виднелась кремовая
кофточка. Сапожки Танькины стояли у порога, она была в одних капроновых чулках. Гусь сел к столу и только
теперь заметил, что Танька не в духе. Она, не мигая, смотрела на свои ноги, а черные брови ее были сердито
сдвинуты.
— Ты завтра едешь? — спросил Гусь, хотя отлично знал, что она едет именно завтра. Но спросил потому,
что надо было что-то сказать.
— Дура я, сегодня надо было уехать!
— Почему? — встревожился Гусь.
— Потому что ты обманываешь меня! — зеленоватые Танькины глаза сверкнули холодно.
— Я обманываю?
— Не я же!
— Ты говори толком. В чем я тебя обманул? Когда?
— Во всем.
— Неправда!
Танька достала из кармана фуфайки свернутую газету и бросила ее на стол.
— Читал?
— Что?
— Да то, что про вас написано!
— Ну, читал.
— Так чего притворяешься?
— Таня, я тебя не понимаю, — сдержанно сказал Гусь.
— Да что тут понимать? — она быстро развернула газету. — Здесь ясно написано! Вот: «Василию Гусеву
нет еще и шестнадцати, но он уже передовик производства, познавший радость труда. После восьмилетки он
мечтает, — здесь Танька сделала выразительную паузу, повысила голос и повторила: — он мечтает... стать
комбайнером, чтобы вот так же умело водить степной корабль по просторам колхозных полей».
Лишь теперь Гусь понял, в чем дело. Он растерянно заморгал.
— А ты мне что обещал?
— Понимаешь, тут немножко не так было, — начал объяснять Гусь. — Я не говорил, что мечтаю...
— По-твоему, в газете пишут неправду? — перебила его Танька.— Нет уж!.. Я думала, что мы будем
встречаться каждый день, станем вместе ходить в кино... А ты, ты обманул меня!
— Таня, послушай!..
— Чего слушать, чего? Если бы ты думал обо мне, ты бы не пошел на комбайн. В городе комбайнов нету.
— Между прочим, это главная работа, поняла? Если мы хлеб не будем убирать, и тебе в городе жрать нечего
будет! — повторил он слова Прокатова.
— Ого как! Уж не хочешь ли ты сказать, что и на комбайн пошел ради меня?
— Ничего я не хочу, — окончательно запутался Гусь.