Но Прокатов утешал:
— На старой машине и учиться надо! Когда каждую шестеренку да каждый болт в своих руках подержишь, тогда и комбайн знать будешь. Это надежней любых курсов!..
И Гусь старательно делал все, что поручал ему комбайнер. Так же усердно он работал и один, когда Прокатов уезжал в мастерские. Вот почему после ухода Тольки Аксенова не было нужды в лишних словах: Прокатов знал, что Гусь не из тех, кто легко поддается влиянию со стороны…
Вечером, когда Гусь пришел с работы, Толька уже ждал его. Дарья налила в умывальник горячей воды и стала накрывать стол к ужину.
Гусь умывался не торопясь, старательно смывал с лица, шеи и рук мазут. И было во всем этом что-то такое по-настоящему взрослое, отчего в Тольке вдруг вспыхнула зависть к другу.
— Ты с какой это малины работать-то надумал? — спросил он.
— Захотелось, вот и надумал, — ответил Гусь. — А вообще-то знаешь как охота в лес смотаться! — неожиданно признался он. — На Пайтово бы озеро опять…
— Кто тебя держит? Ты же не обязан каждый день с утра до вечера ломить. Дело добровольное: захотел — вышел на работу, захотел — в лес подался. Тебя не имеют права заставлять…
— Никто и не заставляет. Сам! — жестко ответил Гусь.
— Поробил бы и ты, Толенька! — вмешалась Дарья, которая была несказанно рада, что сын наконец взялся за ум. — Теперь батьки нету, дак тяжельше жить-то. Парень ты не маленькой, пора матке пособлять…
— Еще наработаюсь. Не к спеху!.. — поморщился Толька. Ему было неприятно, что уже второй человек говорил об одном и том же.
Толька так и не стал ходить на работу. Он предпочел оставаться дома с младшим братом и сестрой, которых до этого мать брала с собой на покос.
В субботу, в банный день, работу кончили раньше. Гусь забежал было к Тольке, но того, как обычно, не оказалось дома. Его братишка и сестренка, грязные до ушей, копались в песке у завалинки.
«Ну и черт с ним! — в сердцах выругался Гусь. — Придет сам, если надо…»
Толька и в самом деле пришел очень скоро вместе с Сережкой и Витькой. Он принес сеть. Ребята расстелили снасть во дворе на лужайке, потом осторожно, чтобы не запутать, подняли на изгородь.
Витька оглядел огромную дыру посреди сети, зачем-то соединил обрывки верхней тетивы и сказал:
— И вы говорите, что это щука так ее распластала?
— Конечно, — ответил Толька. — Сами видели.
— Щуку-то, может, и видели… Кто-то на моторке по сетке просадил, вот что!
— На мото-орке! — удивился Сережка, и ему стало неловко за Витьку, который на этот раз так глупо ошибся.
А Гусь сдержанно сказал:
— На моторках по Сити в жизни никто не ездил — порогов много.
Витька смутился.
— Не знаю. Но это не щука!
— Наверно, крокодил! — съязвил Толька.
— Может, и крокодил. — Он поднял глаза на Гуся. — Это же капрон! Такой шнур и лошади не порвать. А вы — щука! Померещилось вам…
— Хы! — усмехнулся Гусь. — Всем троим померещилось? Не думаю. И шнур, между прочим, не оборван, а перекушен. Или ты не знаешь, какие у щуки зубы!
— Знаю, потому и говорю.
Ребята спорили долго, но к согласию так и не пришли.
— Вот что, — сказал Гусь, чтобы положить конец этому спору, — Починим сетку и поставим ее на то же самое место; посмотрим, что будет. А на Пайтово сходим в другой раз.
Сеть разрезали поперек, выкинули из середины метра три рвани, а потом аккуратно, в каждой ячее, связали вместе оба конца.
— Во, как новенькая стала! — удовлетворенно сказал Сережка. Втайне он был несказанно рад, что Гусь наконец решил сводить Витьку на Сить, к шалашу, и больше не нужно будет скрывать от нового друга заветное место.
А Толька был недоволен решением Гуся: если Витька будет принят в компанию, тогда он, Толька, отодвинется на второе после Витьки место.
Ребята не были у шалаша целый месяц. За это время здесь ничто не изменилось, разве только речка немного обмелела. Шалаш был в полном порядке, плот, причаленный к берегу, стоял на прежнем месте. На старом кострище чернели головни, а неподалеку возле пня, выбеленная солнцем, лежала тряпка, которую когда-то отмачивал от разбитого носа Толька.
Все это так живо напомнило Гусю последний день на Сити, что он почувствовал, как учащенно забилось сердце. Он вспомнил, как робко и растерянно стояла Танька с пустой эмалированной таркой в руках, встреченная им и Кайзером, и как у нее дрожали руки, когда она пыталась перевязать разбитый Толькин нос. А потом… Потом свершилось неожиданное и самое главное: желтым огоньком мелькает между деревьями Танькино платьице — и буйный азарт, какая-то бешеная вспышка удали! Стремительный бег, не разбирая пути, и вот она стоит рядом, тоненькая и стройная, как балерина, лучшая из лучших, единственная!.. А какая маленькая и слабая была ее рука…