В эти дни тревожного ожидания новых событий, когда Ленька не помнил ни о детском доме, ни даже о своих старых друзьях Славике и Сашке, случилось то, чего он боялся больше всего: в Сухогорский сельсовет поступила телеграмма с точным адресом эвакуированного детского дома и просьбой вернуть беглеца. Никифоров сам пришел в Коровью пустошь с телеграммой и молча подал ее Леньке, когда тот явился с поста с очередным докладом.
— Я никуда не поеду, — твердо сказал Ленька, прочитав телеграмму.
— Как — не поедешь? — удивился Никифоров. — О тебе государство заботится. Детский дом для тебя — родной дом…
— Но я же не маленький! Я сам могу о себе позаботиться. Работать могу. Вон с Митей целый месяц рыбу ловили. Справлялся же! И теперь дело есть. Какое задание дадите, то и буду выполнять.
Федор Савельевич посмотрел на Леньку, коренастого, загорелого до черноты — только брови белеют — и очень окрепшего за два месяца жизни в деревне, и сказал:
— Ты же сам хотел своих искать. Помнишь?
— Так это давно было! — вздохнул Ленька. Он очень жалел, что нет сейчас рядом Мити: тот бы непременно заступился.
— Видишь ли, — снова заговорил Никифоров. — Ты несовершеннолетний, приписан к детскому дому, там все твои документы. На тебя и продукты выписывают, и одежду…
— Ну и что? Продукты и одежда не пропадут, другим пригодятся, а мне и здесь хорошо. — И, помолчав, добавил: — Если отправите, я на передовую уйду. Там не возьмут — проберусь через фронт, к Лосю. Он-то уж меня никуда отправлять не будет. У него, я слышал, в разведку ходят ребята моложе меня…
Федор Савельевич и Никифоров свернули цигарки, переговорили между собой по-вепсски, потом Никифоров сказал:
— Вот что, Леня. Иди на пост и не расстраивайся. Мы что-нибудь придумаем. Савельич согласен принять тебя в семью как опекун. Я свяжусь с райисполкомом, напишу в детский дом письмо, и все уладим. Парень ты и в самом деле толковый и не маленький, и нам тоже хочется сделать так, как тебе лучше…
И снова Ленька сидит на наблюдательном пункте, снова шарит биноклем по болоту, тщательно осматривая пни, кочки и сухие, давно погибшие деревья с редкими сучьями и обломанными вершинами. Чем ближе к посту стоят эти деревья, тем отчетливей видны седые бороды лишайников на уродливых сучьях, трещины пересохшей коры и круглые дырочки-ходы, проделанные в глубь стволов древоточцами в тех местах, где кора уже обвалилась.
Ленька думает о том, как добры и внимательны к нему эти люди, с которыми столкнула его судьба, и как хорошо, что теперь не надо бояться отправки в тыл: раз Никифоров пообещал все уладить, значит, беспокоиться нечего…
Когда солнце опустилось за болото и даль топи порозовела, окутываясь туманом, Ленька слез с дерева и, продрогший, утомленный дневным дежурством, забрался в окоп, на сено. Кривой, как всегда молчаливый и угрюмый, заступил на вахту.
«И чего он всегда такой, будто недовольный?» — с неприязнью подумал Ленька. Он наскоро поужинал краюшкой хлеба и молоком и улегся, с головой укрывшись фуфайкой.
Эта ночь была так же прохладна и светла. На небе, усыпанном редкими звездами, ярко светила луна.
Кривой, усевшись на замшелый пень возле окопа, неподвижный, как каменный идол, смотрел в прогал меж деревьев на серебрившийся туман. Он не верил, что кто-то может перейти линию фронта и появиться здесь, на этой никому не нужной Нена-мяги. Разведчик? Но зачем он придет сюда? Что он будет разведывать на территории колхоза, где остались одни женщины, старики да ребятишки?
С тех пор как фронт приблизился, Кривой все чаще задумывался над тем, сто́ит ли ему оставаться в партизанской группе, сто́ит ли подвергать свою жизнь опасности? Не лучше ли бросить все и податься в более спокойные и тихие места?
Перед глазами Кривого проплывала вся его неудавшаяся, ломаная жизнь: раскулачивание отца, деревенские драки, несчастный брак — жена оказалась неверной и скоро ушла к другому, — пьянство, случайные работы, кражи, потом тюрьма, амнистия и снова жизнь в одиночку, бобылем. «И вправду, чего мне здесь делать? — размышлял Кривой. — У кого отцы да братья на фронте, те пускай воюют, а мне-то зачем лезть? Лишний я тут. Родни нет, семьи нет — ничто не держит. Уехать бы в Сибирь и начать жить заново. Жалеть-то что? Дом? Так он наполовину сгнил. Пусть догнивает. И сам я никому не нужен. Кто обо мне вспомнит? Никто. Был — и нет. Вот и вся недолга».
Раздумывая над жизнью, Кривой каждый раз вспоминал своего старшего и единственного брата Григория, который в тридцать первом году, когда раскулачивали отца, бежал за границу.